Сны Эйлиса. Книга II

Зеркало манило потусторонней тягой, пальцы холодели под легким сквозняком портала. Преграда казалась эфемерной, но за прошедшее время Раджед уже в полной мере оценил вкус этой формы отчаяния. Магия Сумеречного Эльфа и из обычного стекла сотворила бы незримую броню. А что он перепутал в хитросплетениях артефакта, выяснить все не удавалось. Сознание натыкалось на блок из сотен нитей, настоящий перепутанный клубок. Вот они – рычаги управления мирозданием. Потому не требовалось Стражу Вселенной ни амулетов, ни книг. Он работал напрямую, и лишь знания служили преградой. Янтарный чародей тоже попытался, предельно сосредоточившись, однако при малейшем прикосновении к внутренней структуре зеркала, руки обжигало, словно проходил электрический ток. Очередная насмешка Сумеречного! Как же льор ненавидел своего давнего приятеля!

Эти непонятные насмешки и намеки. И хорошо, если так означалась какая-то цель, а иной раз жестоко играла тьма в сердце неудавшегося стража. Однако Раджед все еще непостижимо верил в друга. С течением времени – а прошло уже почти два года – он задумывался все больше, зачем закрылся портал. Если бы без цели, то Эльф бы не приходил с извинениями.

Первый гнев, вечно толкавший на непродуманные рискованные решения, улегся отзвуками далекой грозы. Янтарный льор учился ждать, сопоставлять случайные знамения и предчувствия. Что-то нависало над Эйлисом – клубящийся дым неизбежных перемен. Но он скрывался за завесой тяжелого сна. Казалось, мир едва дышал, ворочаясь от кошмаров. Раджед неуловимо слышал едва различимый гул: неспешно двигались механизмы мироздания, сердце мира билось без души, потому угасало.

Время сбитыми костяшками переводило стрелки часов, львы неизменно смеялись дверным сквозняком. Где-то упал неизвестный предмет, подкинув гулом немое пространство башни. Раджед даже не обернулся: защитная магия молчала, не пропуская злокозненных врагов. Только множественно мертвенных вещей глазели на хозяина, точно на диковинный экспонат. Они давили, и за последние месяцы льор избавился от значительной части ложной роскоши. Она неотвратимо тяготила, потому дорогие кресла и диваны укрывались серыми чехлами, целые залы закрывались на ключ и погашенный свет комнат возвещал их планомерное умирание.

Пустая башня бунтовала против хозяина, тянула к нему жадные лапы навязчивой помпезности. Что же он так жаждал показать Софии? Чем стремился прельстить ее? После ее побега не радовали ни сокровищницы, ни тончайшей работы гобелены и картины, ни осознание своей силы – все обессмысливалось, словно непреклонная девушка заронила зерно сомнений в каменное сердце. И оно пробивалось, прорастало тонкими корешками, но живые всходы больно покрывали трещинами гладкий янтарный саркофаг.

А жадные вещи тянули обратно, призывая увязать в смоле беспросветных дней гедонически гибнущего мира. Потому Раджед бежал от них, от всех этих условностей статуса и навязанных правил. Он не восстанавливал то, что пострадало в противостоянии с Нармо, вскоре почти полностью переселившись в тронный зал да несколько прилегавших к нему покоев. Чудесные янтарные интерьеры напоминали о своем проступке, о жестокости, когда он отправил Софию на рудник, а потом гладил ее руки. Переполненные сокровищницы насмехались призраком тех дней, когда он показывал несметные богатства, наивно веря, будто чистое сердце возможно заполучить безжизненным мерцанием злата и шелков. Все изменилось в прозревших глазах. Что мнилось великим, то срывалось в бездну мирового колодца воздвигающих башни.

Только крупные часы с завитками и затейливой картинкой на циферблате отмеряли часы, что длились в Эйлисе несколько дольше земных. Планета вращалась медленнее далекого недостижимого мира Софии.

Где-то она жила, росла, менялась. Раджед представлял, что ей уже восемнадцать, воображал, как она еще больше похорошела, окончательно сбросив смешное оперение худощавого подростка. Но гнев и ревность обжигали сладостные образы воображения при мысли, что девушка досталась кому-то другому, что нашелся некий безусый юнец, покоривший ее сердце. Если бы только узнать! Одним глазом увидеть! В сердце льора не искоренялась нерушимая убежденность: София обязана принадлежать только ему или вообще никому! Ревность к возможному сопернику порождала новых монстров. Иногда ему даже снилось, как лезвия беспощадно пронзают глупого человечишку, посмевшего посягнуть на шедевр мироздания в лице Софии. «Кротость моей ярости, что же ты со мной делаешь!» – восклицал порой льор при пробуждении.

В тяжелых метаниях проводил Раджед долгие дни возле зеркала, вскоре стремясь хотя бы уловить четкую картинку из мира Земли. Ему и правда удалось однажды: он глядел на заливные луга и снеговые шапки неизвестных гор, где расстилались лиловые грозовые тучи, тревожно мычали коровы, а на полях хитрые машины связывали в тугие тюки высушенную траву. Он попытался и в следующий раз, вновь попадая на старый пейзаж. И снова стоял подле зеркала, в который раз наблюдая безмятежную пастораль.