Сны Флобера

Классический случай комедии положений. В ванной хлещет вода, а два идиота — один малый, другой старый — на лестничной площадке. Как открыть дверь? Орест в одних трусах бродит по московскому двору в поисках топора, или лома, или гвоздодёра, чтобы взломать дверь, приставая к прохожим, которые шарахаются от него, как от чумного. Пока он ходил, вода залила всю квартиру, побежала наружу, на лестничную площадку. Орест вернулся с пустыми руками, дядя Жора психовал, ругая незваного гостя матерными словами:

— Е…тить, выбивай! Сильней!

Орест, боясь сломать дверь, выбил её двумя ударами ноги. Вода хлынула, как из прорвавшей плотины.

— Ну, вот, заодно и полы помыли!

В другой раз Орест вернулся с Камчатки, из посёлка Корф…(Читатель, не поленись, найди на карте!)

Марго вспомнила эту историю с поездкой и улыбнулась.

Вскоре подошёл лифт. Она редко пользовалась им, потому что, во — первых, боялась застрять; во — вторых, днём предпочитала подниматься пешком — для здоровья. Однако и здесь её подстерегали опасности. Вечерами в мусоропроводе рыскали крысы. При мысли о них Марго поморщилась. Это пугало еще больше. Марго старалась не смотреть на неприличные граффити в кабине лифта. Орест хотел пересказать содержание одной поэтической исповеди четырнадцатилетнего подростка, но Марго запротестовала:

— Нет, нет, нет, не рассказывай мне гадостей! Не смей! Тебя так и тянет в какую-нибудь грязь. Фу, фу! — замахала она руками.

— А как же про стихи, что растут из сора?

* * *

Берег на бухте Фёдорова был неухоженным, зато народу поменьше. Чаще всего Марго предпочитала созерцать море из своего окна, любуясь туманами, закатами, волнами, парусниками, — всё это она тщательно зарисовывала акварельными красками в своём альбоме.

Иногда Марго открывала какую-нибудь книгу, перелистывала её, а оттуда выпадала записка. Она поднимала её с пола: «Любимая, целую дыхание твоё и губы, и глаза! Ждал тебя у порога. Вечно твой, Щень». Эта была воткнута в дверь. После этой записки она дала ему второй ключ, когда он уходил от неё. «Чтобы не томился у меня на пороге».

Марго возвращалась из Свято — Николаевской церкви, по дороге навестила мамочку — с визитом примирения. Погода была тёплая, конец марта. Город натягивал на себя юго — восточные туманы. На четвёртом номере трамвая она доехала до «Авангарда», потом пешком вверх в сопку, где на склоне, в распадке между двух сопок, приютился храм, чудом сохранившийся за годы советской власти. Его золотые купола потускнели. Солнечный луч скользнул по куполу, ослепил Марго. На мгновение в глазах потемнело. Тяжёлые низкие облака снова затянули прогалины. Перед воротами церкви толпился какой-то народ с кинокамерой на рельсах. «Киношники», — догадалась Марго.

Кажется, они уже сворачивали свою работу. Пылил снежок. Вдруг с неба стали слетать крупные снежные хлопья. Они были в размах крыльев приморского махаона. Из арки в черной рясе шёл священник с огромным золотым крестом на груди, держа в одной руке Библию, а в другой икону. Словно шлейф, за ним вьюжил снег. Священник был молод, большие тёмные глаза, тонкие брови. Снежинки оседали на его бороде росными капельками, словно черные волнистые волосы были унизаны бисером. Киногруппа переполошилась.

— Быстро, быстро снимаем! — закричал режиссёр.

— Плёнка кончилась! — ответил оператор.

— Вот так всегда! Самые важные мгновения остаются за кадром, — сказал режиссёр с досадой.

Все молча уставились на священника.

Священник медленно удалялся и наконец исчез в воротах. Марго вспомнила брачные, божественные танцы махаонов на лесных дорогах в августе. Ей представилось, будто это выпорхнул черный махаон — хвостоносец алкиной, — разбрызгал фонтанчики спермы по сырой земле и скрылся из виду. Снежные хлопья тоже совершали свой ритуальный танец. Марго подошла к девушке, стоящей поблизости.

— Извините, какой фильм снимаете?

— Уже не снимаем. «Офицерская слободка», — ответила она, повернув голову.

Девушка была в платке, поверх него — черный берет.

— А вы откуда?

— Дальтелефильм. Красивое мгновение пропустили…

— Да, красоту не выдумаешь, — сказала Марго.

— Красота не подвластна никакому режиссёру, даже нашему.

— А как зовут его?

Девушку позвали, и она ушла. «У красоты нет режиссёра», — подумала Марго, глядя вслед девушке с необъяснимым волнением. Ей было чуть завидно.

Она вошла в церковь, чтобы поставить свечи кому за упокой, а кому за здравие. На душе отлегло. Дышать стало легче.

Выходя из лифта, она подумала: иначе сложилась бы её судьба, стань она режиссёром, о чем мечталось в детстве. Да, видимо, судьба именно в том, что другого выбора у неё не было. Разве не было?..

И конечно, дома никто не ждёт её в этот вечер. Марго вошла и сказала:

— Ну, вот и дома.