Сны и камни

По одному маршруту курсируют разные номера трамваев, посреди улицы вдруг вырастает склад металлолома с заколоченными окнами, не всегда удается дважды попасть в одно и то же место, поскольку за ночь меняется расположение улиц. Элегантный пассаж вдруг оборачивается вонючим тупиком, роскошный отель — ночлежкой. В этом городе все уже настолько идет вразнобой, что его Париж — место, о котором известно лишь то, что, увидев его, можно умереть, — превратился в помойку, где роются клошары. Вместо Эйфелевой башни оттуда торчит старый зонтик с погнутыми спицами.

Но в подобном городе, будь он даже из золота и платины и сплошь усыпан брильянтами, всякая драгоценная постройка все равно оказывается лишь сосудом, наполненным тревогой, на колонны некорректных вопросов опираются бесполезные ответы, и каждая без исключения дверь способна предложить наименее удачный выход. И пусть даже этот город весь сделан из новенького кирпича и свежей штукатурки, из труб, не тронутых ржавчиной, из идеально гладких стекол, из блестящих, точно зеркало, тротуаров, он все равно останется клеткой и тюрьмой.

Размножатся, словно бесчисленные отражения незримой пылинки в калейдоскопе, парижские бистро на левом берегу, где сидят за чашечкой черного кофе декольтированные студентки с французскими романами на столике. Засияют красные лампочки над угловым зданием, явно отломившимся от лондонского Сохо, и ярко осветят англоязычные надписи. В общественных туалетах возникнет прокуренный паб, где пьют, поют и играют в «дартс» ирландские поэты, а террористы-фанатики в списанных армейских куртках подкладывают бомбы с часовым механизмом. Почтовое отделение сменит нью-йоркский драгстор, куда в четыре утра зайдет за снотворным бледный, измученный мигренью театральный критик. В закрытой мастерской, где раньше поднимали петли на чулках, появится палермское кафе-мороженое, где молчаливые мужчины в черных очках, пряча под пиджаками револьверы, будут часами всматриваться в застекленную дверь. На газетном киоске загорятся разноцветные бумажные фонарики, а внутри выстроятся длинные ряды столиков, накрытых скатертями и заставленных блюдами из змеиного и обезьяньего мяса. Испокон веку запертые в этом городе и занимающие в нем меньше места, чем закладка в книге, Палермо, Белфаст, Гонконг тоже ветшают и рассыпаются, а их осколки то и дело попадаются в самых неожиданных местах.

Название также тает. Эрозия отшлифовала буквы, а некоторые раскрошила и развеяла. Уцелевшие же утратили всякий смысл. Жаль, что название исчезает. Но разве было бы оно столь прекрасно, если бы не распадалось на глазах? Нет букв — нет и города. Ведь только они являли собой нечто конкретное в хаосе дат, событий и представлений. Только они охватывали необъятное: веселые первомайские демонстрации и позабытые рейсовые вертолеты, которые уже так давно летают без топлива, что тоже съежились и — вероятно — синими стрекозами порхают над самой землей в ботаническом саду.

За дырявой оградой из нескольких букв, среди которых торчат пики W и А, должны теперь разместиться оснащенные кондиционерами американские банки, безжалостные торговцы оружием, подпольные наркодельцы, что палят в полицейских из-за киоска с жевательной резинкой, примостившиеся на тротуаре озябшие цыгане, узкоглазые женщины, продающие французские духи на улице прямо из чемоданов. Быть может, однажды центральный перекресток окружат надменные казаки на бронетранспортерах или дикие орды Чингисхана разобьют шатры и разожгут костры вдоль главного проспекта, перегородив путь трамваям и автобусам, набитым людьми, что спешат на службу. Быть может, татарские воины примутся ударами булавы убивать торопливых прохожих. Но и они не спасут рассыпающееся целое. Город утратил способность соединять края картин так, чтобы они складывались воедино.

Никто не знает, как быть с испорченной конструкцией. Уже очевидно, что мало натирать полы, пылесосить ковровые дорожки, поливать в жаркие дни асфальт и даже красить стены масляной краской, но ничего больше жители этого города делать не умеют. Обескураженные, они забывают о стоящих перед ними задачах, второстепенных и несущественных. Суть города по-прежнему неведома, а если урбанисты и имели о том какое-то представление, то оставили его при себе, словно надеясь, что оно никогда никому не понадобится. Жители города умеют ремонтировать только вещи осязаемые. Они не в силах добраться до того, что невидимо и более всего испорчено и что косвенно влияет на состояние целого, управляя потоком существительных, прилагательных, глаголов, утвердительных и отрицательных предложений. Истинные показатели урбанистических решений — это никому не ведомые правила соединения фраз и построения сюжета, принципы ассоциаций, акцентирования вопросов и ответов.