Сны хрустальных китов

Удивительно, но на этот раз слова рыжего не расходились с его тоном и выражением лица. Даже такое противоестественное создание могло испытывать стыд, это казалось капитану невероятным. Он тут же напомнил себе: «А ты сам, разве, не противен природе?» Ответ нашёлся очень быстро. Раздражение Фредрика происходило из его беспомощности. Всю свою жизнь он зависел лишь от собственных способностей, знаний и умений. Он был умнее тех, кто окружал его. Он был особенным. А сейчас обнаружилось, что есть кто-то гораздо опытнее, изворотливее. Из существа, от которого все зависят, Лайтнед вдруг превратился в зависимого. И от этого кровь вскипала в жилах бывшего княжича, а в голове начинало мутиться, как после нескольких бокалов недозрелого вина.

— Кто это? — отнимая руку от груди, за которую в испуге схватился, потрясённый необыкновенным зрелищем, обратился старик к Вайлеху.

— Копии людей, замороженные особым образом.

— Копии? — Густас приник к стеклу, оставляя на нём след от дыхания. — Что-то вроде манекенов?

— Нет. Они живые. Точнее, должны быть живыми. Их сердца не бьются, а сознание совершенно чисто, чище, чем у ещё не родившихся младенцев. В остальном они совершенно такие же как мы с вами. Системы жизнеобеспечения клонов были рассчитаны на долгую эксплуатацию. Видите эти жёлтые огоньки рядом с каждым телом? Это индикаторы заряда атомных батарей. Не помню, сколько там у урана период полураспада, но он явно превышает срок годности этих товарищей.

— Их можно разморозить?

— Боюсь, что нет. Какими бы не были условия внутри, но не один живой организм не способен протянуть так долго. Теперь это просто охлаждённые туши. Если распечатать любую из этих капсул, находящийся в ней человек просто начнёт разлагаться, как и любое вынутое из ледяной комнаты мясо. Да и зачем их оживлять? Я же сказал: они как чистый лист. Никакой крупицы самосознания.

— И всё же это как-то, — передёрнул плечами Леон, не находя подходящих слов.

— Тело — всего лишь оболочка… Не стоит жалеть этих людей. Они никогда не жили по-настоящему, и не знали страха смерти. В отличие от тех, для кого их выращивали.

— Их выращивали на заказ? — присоединился к разговору Лайтнед. — Но зачем?

— Мы хотели победить старость, а в перспективе вовсе сделать свою жизнь такой длинной, какой сами захотим. Нам не хватало отпущенных шестидесяти-семидесяти лет. И даже когда средняя продолжительность жизни достигла почти ста лет, главная проблема осталась нерешённой. Какими бы крепкими не казались столетние дедушки и бабушки, они оставались всего лишь дедушками и бабушками, — невесело усмехнулся землянин. — Многочисленные операции по замене суставов, глазных хрусталиков, зубов превращало их в полуавтоматических киборгов, но не возвращало молодости. Выращивание отдельных органов также не решило проблему. Ты меняешь почки, а на следующий год у пациента отказывает печень. Заменяешь печень — выходит из строя селезёнка. И тогда мы поняли, что тут нужен совсем иной подход. Клонирование. Давно освоенная технология, хорошо отлаженная на животных. Клонированные собаки, коровы, кошки, им давно никто не удивлялся.

— Что значит, клонированные? — периодически косясь на обнажённых за стеклом, словно те в любой момент могли открыть глаза и напасть на него, решился влезть в монолог землянина Стиворт. В глазах инженера и профессора отразился тот же вопрос. — Ты всё повторяешь это слово, но я так и не пойму, что это за существа?

— Ох, а уже и забыл, насколько вы примитивны, — страдальчески закатил глаза рыжий. — Не в обиду, но ваши достижения в биологии и медицине настолько ничтожны, что порой меня берёт оторопь: как вы можете при этом путешествовать по космосу? Но да ладно, раз я взялся за объяснения, придётся нам, видимо, вернуться обратно в более освещённое место.

— Нет уж, выкладывай всё здесь. Ты много болтаешь, но так и не дошёл до самого главного, — упёрся Лайтнед.

— Хорошо. Но если чего-то не поймёшь, князюшка, не серчай! — изобразил шутовской поклон Вайлех.

XXI

Они возвращались на цеппелин уже в сумерках, уставшие до такой степени, что не могли вымолвить ни слова. Каждый думал о своём. У Густаса в голове вертелась мысль о том, сколько им ещё предстоит придумать и какие необыкновенные технологии и техники, оказываются, существуют на свете. Эта мысль приводила его в состояние крайнего возбуждения, сродни тому, какое испытывает прыгун, стоя на краю обрыва: страх и предвкушение, желание шагнуть в неизвестность и закрыть глаза, чтобы не видеть пустоту под ногами.