Сны хрустальных китов

И всё же у всего существующего есть причина существовать, не важно: подлинная или мнимая. Так исписанные куски бумаги превращаются в зарубки, в метки. Не на древесных стволах, не на стене или земле. Исповеди Лайтнеда — вешки, воткнутые в болото самого времени. Обманчивый огонёк, не дающий света, но внушающий хоть какое-то успокоение. Внушающий мысль, что Фредрик не потерялся, что он не блуждает по кругу. Что когда-нибудь…

…я вернусь к тебе.

VI

Люди боялись бури. Той самой, что не писалась в официальных документах с большой буквы, не звалась Великой или Кровавой, но про которую всегда говорили с особым почтительно-пугливым выражением. Никто не знал, когда она придёт в очередной раз. Могло пройти всего несколько месяцев, а иногда о бурях не слышали годами. Но все в королевстве от мала до велика знали, зачем нужны крепкие ставни на окнах и щиты вокруг полей. Хорошо, когда громадная масса красно-коричневого песка проносилась быстро. Хоть сила её была ужасна, хоть несла она разрушения, но намного хуже, если ветер продолжал дуть несколько дней. Тогда всё заносилось слоем песка — крупного, но почему-то попадавшего в самые мелкие щели, не дающего расти растениям, засыпающим водоёмы и долго висящим в воздухе оранжевым маревом.

Но кроме вреда, буря приносила и немалую пользу. Весь песок тщательно собирали и свозили в специальные хранилища. Там его тщательно, почти любовно просеивали, избавляя от камешков, сучков и прочего мусора, а потом долго промывали проточной водой. От воды песок постепенно и очень неохотно терял свою краску, становясь подобен мелкой стеклянной крошке. Потому-то его ещё называли хрустальным, а из-за того, что прилетал тот с севера — полярным. Но главное волшебство заключалось вовсе не в цвете песка, не в его способности плавиться при относительно низких температурах и долго сохранять накопленное тепло. Сделанные из подобного песка изделия приобретали поистине волшебные свойства и ценились едва ли не дороже золотых.

И всё же, людей пугала перемена ветра. Тот, правда, три последние недели дул с юго-запада, принося волны жара и поднимая в воздух лишь местную, самую обычную пыль. Она закручивался в небольшие, совсем безвредные воронки и тут же оседала обратно. И всё же, когда вчера небо разразилось дождём, многие мысленно возблагодарили его за столь щедрый подарок. Дождь служил верным знаком, что опасность миновала, что, по крайней мере, ещё пару месяцев можно не вглядываться с опаской в линию горизонта и проплывающие облачка. Они будут чисты и белоснежны, а на языке не появится противного кисло-горького привкуса. Ливень продолжался почти всю ночь, стихнув лишь к рассвету. До сих пор (а было десять часов утра), в воздухе висела водяная взвесь, такая плотная, что порождала обманные радужные блики в свете Глаза Птицы. От этого всё время хотелось вытереться и снять прилипающую к коже одежду. А ещё — вздохнуть, потому как духота стояла необыкновенная!

Фредрику Лайтнеду не было никакого дела до осадков. Он давно не страшился бури, обычной или приносящей хрустальный песок. Его больше беспокоила толпа перед входом в главный корпус королевской академии военного и гражданского воздухоплавания. Академия хотя и не пользовалась особым престижем, да что там, считалась заведением совершенно заурядным, каждый год в неё поступало не менее трёх сотен молодых людей со всех концов королевства. Оплата за обучение здесь взималась не предельно большая, а выпускники, несмотря на всё, крайне редко оставались без работы. В академию поступали, в основном, сыновья купцов, мастеровых людей и простых рабочих в надежде однажды стать капитаном на военном цеппелине или хотя бы важной шишкой на верфи. И основная масса, действительно, попадала на верфи — в качестве помощников в сборочные цеха. Те же, кто чего-то добивался, перевозили по воздуху грузы или занимались починкой мелких частных судёнышек. И всё же, даже на гражданском отделении студентов учили разбираться в оружии и пользоваться стандартным оборудованием боевого судна, а все они, пусть и номинально, носили звание старшего матроса. А потому каждый из них мог однажды стать частью экипажа на «настоящем» корабле.

Приземистое, с одинаковыми квадратными оконцами, сооружение главного корпуса больше напоминало казарму, чем учебное заведение даже во времена своей юности. А теперь оно вовсе стояло подобно древнему старику с жёлтыми зубами, когда-то белоснежных, пилястр. Голубые стены давно превратились в линяло-бирюзовые, больше тяготеющие в зелень, нежели в синеву. Над парадным входом размещался прелюбопытный барельеф, изображавший Глаз Птицы и вращающиеся вокруг него планеты. На них ещё сохранились следы краски, хотя догадаться, какой именно, было довольно проблематично: барельеф выцвел также как стены. И только пара неугасимых звёздочек всё также приветственно посверкивала остатками сусального золота.