Сны курильщика

Андрей Агафонов СНЫ КУРИЛЬЩИКА

КЛОУНЫ С РАЗБИТЫМИ СЕРДЦАМИ

У каждого в этом городе — свои призраки. Свои укромные, стыдные радости. Свое счастье втихомолку. Видели рекламу «Ностальжи»? Сидит за столиком среднелетний человек, приятный, мягкий, и грустно смотрит на залитую неоном и дождем среднеевропейскую вечернюю улицу: вспоминает…

При обилии в городе закусочных, рюмочных, баров, кафешек, стекляшек — где наши помятые жизнью грустноглазые джентльмены? Ах, у нас иной стиль, иная традиция: «и пьяницы с глазами кроликов «Верните Ельцина!» кричат…»

Что же, отдадим дань традиции: вместо хрустящего стеклом и пластиком кафе отправимся в трактир. Я знаю один порядочный трактир недалеко от Плотинки, правда, называется он «Пельменной», но это уже не суть важно: это для непосвященных. Второе, тайное название — «У Свидригайлова».

В нем две крохотных залы. В первой размещаются касса и собственно кухня, «раздача», да несколько модерновых пластмассовых столиков. Вторая зала обшита деревом и освещается только светом из высокого маленького окошка, так что противоположная ему стена и стоящие рядом с ней тяжелые, обшарпанные столы, покрытые невзрачной, но чистой клеенкой, тонут в полумраке. Вот как раз в подобных укромных и зловещих местечках герой Достоевского Свидригайлов, равно как и другие его герои, вынашивал свои больные грезы о возможной поездке в Америку и тому подобном прочем. Единственное, как мы уже сказали, окошко выходит на глухую улочку огромного города, а занавеску на окошке можно даже и задернуть…

Кроме того, здесь подают необычайно вкусные пельмени. И, если к вам уже привыкли, можно курить…

* * *

Ну что ж, убогая тарелка измазана кетчупом и горчицей, мутный стакан пуст. Я один в темном углу. Садись, читатель, в ногах правды нет, как нет ее и выше, — поговорим…

У меня сегодня был трудный день — я искал подарок для любимой. Такую вещь, которую она видела бы постоянно, связывала мысленно со мной, не теряясь в догадках, «откуда это взялось». (Разумеется, это не должен быть пейджер…)

Картина. Конечно! Почему мы все дарим близким людям нечто серийное, подлежащее обязательной сертификации? На этих глянцевых поверхностях нет отпечатка нашей личности — только отпечатки пальцев. Мокрой тряпочкой пройтись…

Но вот картину–то купить оказалось непросто. Казалось бы, деньги (пусть немного) есть — что–нибудь подберется. Не тут–то было. Обошел художественные салоны, но выставленная там прихотливая мазня впечатления что–то не произвела. На одних полотнах краски какие–то выпуклые, на других — разбрызганы, будто помелом, на третьих и вовсе выклеены обрезки парчи и наждачной бумаги… Не греет все это.

Другую крайность представляют всякие там цветочки–лютики, со слезой намалеванные ржаные пейзажи, сладкая луна над похабным морем, оплывающие свечи с издевательски трепетными огнями. Размазанный по холсту Сидни Шелдон, утеха домохозяйки, мечтающей о карьере дорогой проститутки, нечто просчитанное, усредненное, — дешевое компьютерное фуфло.

А нужную картину я нашел недалеко отсюда, в скверике возле Пассажа, иначе именуемом «плитой», где собираются художники–самодельщики. То есть, пардон, конечно, кто–то здесь наверняка с дипломом и международным признанием (две акварели и гуашь куплены по пьянке залетным шведом), но — не попавший в истэблишмент, неспоймавший конъюнктуру, как собака зубами колбасу — на лету, не вывалившийся всем творческим весом на страницы подслеповатой народной прессы… Помню, на первой странице одной большой газеты читал я подборку культурных новостей, сопровожденную фоторепродукцией. Первая культурная новость была — о выставке живописных работ сумасшедших, я и воспринял репродукцию как работу сумасшедшего: не очень умело изображены какие–то волосатые овалы, да еще и завалены куда–то вбок. Читаю дальше: ба, а вторая–то новость посвящена персональной выставке одного очень известного художника, и на фотографии запечатлен его последний творческий прорыв! (У нас ведь теперь порывов нет — одни прорывы…) Но, в общем, искусствоведы в этом разбираются лучше меня, а я, жлоб и плебей, взял да и купил совсем другое.

Грубый холст, натянутый на рейки, стоял, прислоненный к дереву, прямо в снегу. Рамы не было. На холсте же красовался невообразимый урод, с сизым и зеленым лицом, огромным красным носом–грушей, двумя водоворотами вместо бровей… Урод был грустен, как мужик из «Ностальжи», и держал в пальцах толстенную цигарку, исходящую густым желтоватым дымом. Руки урода были как ноги; ногти на пальцах — широкие, будто деревянная лопата.

— Почем клоун? — спросил я.

— Это «Курильщик», — ответила топтавшаяся под деревом барышня и шмыгнула носом. — Сто тысяч.

Еще она пояснила, что автор — не она, другая барышня, та отошла погреться, кофейку попить. Фамилию я, грешным делом, не спросил. Какая–то завитушка на изнанке холста: поди, разбери. Глядишь, когда и знаменитой станет…

* * *