Сны Николая Закусина

А Степан только успевал потом записывать, и про генерала-предателя, который в плен попал под Ленинградом, и про то, как он на сторону врага перешёл, и как людей из пленных набирал, чтобы своих же сограждан и убивать…

— Что ж за мир-то там у тебя такой, — Петрович, выругался, — что генералы на сторону противника переходят!

— Нет, — задумчиво сказал Николай, — предателей мало было. Других, тех, кто не предал, было больше. Они были в Офлаге, я их помню. Их потом эсэсовцы увезли куда-то. Говорили, что один из перебежчиков донёс на них…

А под конец сорок второго забрали куда-то Лёшу Гребенчу. Переводчиком самоизбрался Тимофей Гунько. Всё порядки какие-то свои наводить стал. Дядь Гриша много раз ему внушение делал, да тот, видать, знакомства какие-то среди комендатуры заимел…

А в сорок третьем семнадцатого февраля над карьером Катценхольц раздались выстрелы: стреляли эсэсовцы. Когда подпустили дядь Гришу, а потом и всех остальных, увидели на склоне тело убитого пленного.

Николай и ещё трое несли вечером погибшего назад. Оказалось, идти нужно дальше Зоодау, в деревеньку Даловице. Там в яме и хоронили наших пленных… Пока несли, Николай из разговоров узнал, что погибший был лейтенантом, Владимир Кудря его звали. Не выдержал он издевательств и пытался бежать. Оказывается, пленены они были в один день, а родом Владимир был со Ставрополья.

Через пять дней вернулся Гребенча. В бане после работы поздно вечером, собрал всех наших, проверенных. И спросил едва слышным шёпотом:

— Ну что, товарищи, у кого день рождения второго февраля?

— У меня, — отозвался с удивлением Николай. — Поздновато с подарками-то…

— Танцуй, Колька, — широко улыбнулся бритый наголо Гребенча. — Второго февраля наши отбросили немцев от Сталинграда! По всему миру говорят!

Со всех сторон загалдели, загомонили. Ещё бы: с самого начала плена фашисты только и делали, что твердили, что Красная Армия давно разбита, Москву взяли и все пленные — предатели, потому что не застрелились, а тут такое!

Николай повис на Алексее, но его оттеснили, подвинули. Включили воду сильнее, чтоб не подслушали. Засыпали вопросами Гребенчу.

— Ну-ну, потише, — нахмурился тот. — У стен есть уши… В шахтёрском городе Фалькенау есть лазарет. Там наши партийную ячейку создали. Братство советских военнопленных. Много наших пленных вступило. Трибунал всех предателей и власовцев карает. И от айнзацкоманд прячет тех, кого предали. А больных выхаживает и подкармливает… Кто из вас был в Фалькенау?

— Я, — ответил Саша Терехов. — Знаю там майора Шеина. И врача Грановского.

— И я знаю, — хрипло отозвался Савелий Скорик. — С того света меня вытащили.

— Я тоже бывал, — сказал Гриша Рачинский. — И Алексей Голиков. Наши все в деле. Мы готовы. Людей только мало надёжных.

Договорились на том, что тайно наберут ещё людей в ячейку. А вербовать будут так же, тройками: один знает двоих подпольщиков и больше никого, а каждый из них знает тоже только по двое. Конспирация должна быть на высшем уровне, как и дисциплина! Иначе смерть не только тебе, но и всем остальным…

Через девятнадцать дней, 11 марта, Гребенчу забрали. Пошли шепотки, что, мол, не вернётся больше. Что подслушали его, да забрали в местное стапостелле в Карлсбаде — гестаповскую полицию. И ничего у Николая не оставалось, кроме надежды…

Глава 13. Террор

События во снах происходили так стремительно, что Николай теперь каждый вечер сидел в сторожке. Степан уже наловчился и таскал с собой запас чернил, чтобы не случилось, как в прошлый раз, когда они внезапно закончились и Петрович чуть не по потолку бегал от расстройства. Пришлось Степану срочно искать карандаш, а потом переписывать весь протокол.

Петрович был хмур и даже помянул что-то о провокациях. На вопросы сердито буркнул: «Политикой интересоваться надо!» Потом, правда, кратко обронил, что на границе был пойман вооружённый отряд эстонцев и латышей. Они несли какую-то дешёвую пропаганду о том, что СССР нужно уничтожить, и пока их по этому вопросу плотно допрашивали.

— В этом они похожи с тем миром, — хмуро отметил Николай. — Многие эстонцы в нацисты пошли…

И принялся рассказывать свои сны дальше.

Вернулся в лагерь Гребенча через месяц, 12 апреля. Принёс ворох новостей из других команд. Рассказал, кого в рабочих командах убили, кто сам умер, кого перевели в лазарет Фалькенау. А кто и вовсе сбежал и не найден до сих пор.

— Сдаётся мне, помогают беглецам местные. Я поспрашивал аккуратно в командах, но молчат. Боятся все. Охрана-то вроде по-другому запела, перестали прижимать нашего брата, но люди никому не доверяют…

— Это в других командах перестали, — угрюмо ответил Семён Кучер. — А у нас как творился произвол, так и…