Сны Николая Закусина

Удар он сначала не почувствовал, только между рёбер огнём вспыхнуло. Сжал голову коротышки и саданул о стену дома так, что тот осел и уже не дёргался. Уже потом, когда, шатаясь, вышел из переулка, стало больно дышать. Под пальто намокала кровью рана.

Второй удар пришёлся от долговязого, что выскочил следом. Николай уклонился, но как-то неловко, и лезвие ножа вместо горла разрезало грудь ниже ключицы. Бандит пнул его по ногам, и он упал, зажимая рану ладонью. Из переулка донёсся хриплый кашель:

— Короче давай, Карандаш! Мочи его… Да пошукай по верхам! Сысой базарил, у него получка должна быть!

Николай попытался встать, но «Карандаш» наступил ему на грудь, не давая вздохнуть, и снова занёс руку, целя ножом в горло.

Смерть заглянула в лицо Николаю. Он вдруг понял, что так и останется лежать здесь, на улочке у пруда. А найдут его, когда тело уже окоченеет на морозе и станет твёрдым, как камень…

Что-то свистнуло и «Карандаш» выругался, выронив нож. Он обернулся и тут же заорал, прижав ладонь к лицу. А свист всё продолжался — короткий, отрывистый. Николай приподнялся и опёрся спиной на бетонный фасад дома. Прямо на рельсах трамвая стоял кто-то с винтовкой и садил пули в бандита. Николай ещё с курсов стрелков ОСОАВИАХИМа помнил, с каким звуком летят пули. Эти свистели иначе. А может, уже соображал неважно из-за ранения… «Карандаш» бросился бежать в сторону площади Сталина, а фигура с винтовкой подбежала ближе и скрылась в друг в переулке. Оттуда послышались выстрелы. Хриплые крики. Топот ног.

Николай встал, опираясь на шершавую стену. Он чувствовал, как кружится голова. Кровь пропитала рубашку и пальто. Холод пробирал до костей и озноб колотил так, что зуб на зуб не попадал.

Из подворотни выскочила невысокая фигура в коротком пальто. Николай дёрнулся, но разглядел в её руках винтовку. И точно, подошла ближе — и он опознал в ней женщину.

— Они ушли, — сухо сказала она и, увидев, как он прижимает руку к груди, повесила винтовку на плечо и ощупала ладонью пальто, промокшее от крови.

Поднырнула ему подмышку, набросила его руку себе на плечо. Спросила:

— Где «скорая»? Больница?

— Рядом… — ответил Николай. Его накрывала темнота. — Уральская… пятнадцать.

— Веди! Говори, куда идти!

Дальше всё спуталось. Николай помнил, как они добрели до домика, где был пункт «Скорой помощи». Как незнакомка орала всякое нехорошее и долбила ногой в деревянные ворота. Когда наконец открыл дежурный врач, они попали внутрь, где было светло… слишком светло после такой тёмной ночи. Николай периодически отключался, но приходил в себя от боли, когда стаскивали пальто и трясли: «Не закрывай глаза! Слышишь меня, лейтенант! Слышишь?!» Пахло вонючим спиртом и камфарой. Боль в груди и рёбрах никак не уходила, и когда его положили, а потом чем-то укололи, пришла, наконец, блаженная тьма…

Николай проваливался в тяжёлый сон от лекарств и усталости. Но ему не снилось ничего о плене, и он был за это благодарен. В полудрёме он открыл глаза и смутно увидел ту женщину, что спасла его. Она, сгорбившись, сидела на стуле рядом с его кроватью и пристально смотрела на него, будто пыталась запомнить каждую черту лица. Наконец опустила глаза и, нахмурившись, вздохнула:

— Ты — не он. А уже ноябрь…

А потом он снова провалился в сон без сновидений.

Глава 17. Отчаяние

Выписали Николая через три недели. Рвался домой раньше — врачи не пустили:

— Сиди тут, Закусин, а то швы разойдутся. Вот ещё, зашивать тебя по-новой!

— У меня там ребята в цехе! — оправдывался он.

— Какой тебе цех! — ругался врач. — Дай ткани зарубцеваться! И так повезло тебе: нож по касательной прошёл, селезёнку не задел! А так лежать бы тебе сейчас на кладбище…

Лежать было скучно, даже несмотря на то, что к нему приходили целые делегации. Приходили мама Оля и отец, Галина со своим новым ухажёром, Серёга и Витька, они приносили домашние пельмени и сменное бельё. Потом ребята из бригады притащили газеты, книжки, яблоки и сладкие булки. Скинулись ему на новое пальто: старое-то разрезать пришлось. Даже директор с замом с завода приходили. Документы на подпись привезли, здоровья пожелали и заверили, что шибко ждут на работе.

Приходил «дядя Стёпа» — капитан Семёнов. Опрашивал, как бандиты выглядели, что говорили. Особо женщиной интересовался, что за винтовка у неё была, но тут Николай упёрся, сам не зная, почему: «Не помню» и всё тут. Капитан покивал сочувствующе: надо понимать, такая потеря крови, переливание даже делать пришлось.

А потом пришли Петрович и Стёпа. Петрович про незнакомку всю душу вынул, но Николай почему-то твёрдо стоял на своём: «не помню». Закусился, что называется. И Петрович отстал. Вздохнул и сказал с горечью, что не случайно та смета пропала, ведь и записи снов из сторожки пропали. Не все, одна папка. Стёпа её на заднее сиденье машины положил и по нужде отошёл. Вернулся — нету! Всех опросили, всё обыскали. И ничего. Долго Петрович вора выслеживал. Ночами не спал, вокруг сторожки и гаража в засаде сидел. Расспрашивал всех и каждого, то шутками-прибаутками, то угрозами.