Сны Николая Закусина

Держать всю эту тяжесть в себе было невыносимо. Просто невозможно. Особенно когда все вокруг радуются, цех плакатами новогодними украшают. По улице идёшь — кругом флажки праздничные, ёлку на площади ставят с огоньками. А у тебя чугунная гиря на сердце. Потому что где-то там, в Южной Баварии, будь она проклята, в ледяной камере умирает Николай Закусин…

Так что Николай даже обрадовался, когда Петрович пробрался к нему на закрытую аудиенцию вместе с напарником. Сначала-то он его даже не узнал: так майор замаскировался: без усов и с вставной челюстью ведь совсем другой человек. Пожал руку:

— А где Степан?

— В командировке, — Петрович достал мешочек с чаем. — Ну, есть у тебя тут плитка? Сейчас заварим, чтоб горло не засохло! Анатолий, доставай бумагу!

И Николай рассказал Петровичу всё про гестапо. Про свои изуродованные пальцы. Про «Зелёные просторы» и концлагерь. Про адъютанта, про других арестантов…

Он говорил, что когда охранники долго не приносили баланду, и брюхо то у одного, то у другого узника начинало выводить рулады, узники заводили долгие беседы. Это была своего рода перекличка, чтобы понять, все ли ещё живы. Но о смерти не говорили никогда. Только о жизни.

— Ты вот кем до войны был? — спрашивал Николай Гавриила.

— Инспектором рыбнадзора.

— О! Важная птица.

— Конечно! А знаешь, как трудно мальков до хорошего роста довести, чтоб зарыбление правильно сделать? То-то же! И чтоб браконьеры не изничтожили…

— А я учителем работать хотел, — печально отозвался Анатолий Мурадов. — В детском доме. Я уже и с ребятами знакомиться ходил, такие ребята у меня там хорошие…

— И я учитель, — грустно хмыкнул Семён Кучер.

— И я, — протянул Гребенча. — Я бы языкам учил. Вот как вас здесь…

— Ты глядзи, адна интэлигенция! — вступил Ефим Савич. — А мы вось с Ваней Фядотавым дарожныя страители.

Федотов слабо засмеялся и все прислушались: в последнее время он мало говорил.

— А ты, дядь Гриш, — спросил Николай. — Сыскарём же работал?

— Агент уголовного розыска, — отчеканил Ловков из угла. — В Невьянске бойцов снабжал. Экспедитором был. А потом в Серове кабели тянул. Скучное дело…

— Я вот обувь вам делал, — тихо говорил Борис Луньков. — Шкуры вычищал и дубил на фабрике Леккерта. А ты, Ипатьевич?

— Бухгалтером… я работал, — голос Елькина узнавали в темноте. Он ослаб, но всё ещё приятно звучал. — Там, в Ишиме, на базе…

— А я бы дома проектировал, — мечтательно сказал Сашка Терехов. — Я на чертёжника-конструктора учился. Лучшим на курсе был!

— Я вот агроном, — скромно сказал Коля Кабанов. — С детства нравилось в земле копаться. Я, между прочим, у нас, в Лаишево, сам дерево вырастил!

— Надо же, — удивился лётчик Головашин. — И я агроном. Я горох садил на грядке.

— Я — товаровед, — гордо сказал Дима Суворов. — В деревне в лавке работал. Люблю, когда порядок в кассе и весь товар на месте.

— Николай Михалыч, — окликнули полковника Шарова. — А ты кто по профессии?

— Слесарь, — сухо ответил он. — В Петрограде ещё работал на… — и закашлялся.

Подождали, пока приступ кашля прекратится. В последнее время это случалось всё реже. Помолчали. Без воды пересыхало горло и долго говорить не получалось.

— Слушай, Николай, — спросил Гавриил, — а ты сам-то на гражданке кем сейчас был?

— Механиком… — Николай хотел ответить громко, но голос почему-то сорвался, будто от всхлипа, — я бы был автомехаником…

Начальник цеха Закусин сидел, закрыв лицо руками. Перо Степана перестало скрипеть по бумаге и Петрович вздохнул.

— М-да… Получается, ты Новый год отмечать будешь. А он в тюрьме ноги протянет.

Николай отнял ладони от отца и таким зверем посмотрел на майора, что тот отвёл глаза и закурил. Какое-то время сидели молча. Прихлёбывали чай. Даже Анатолий не уходил и просто тихо складывал записи в сумку-планшет.

— Ладно, — сказал вдруг Петрович, раздавив сигарету впепельнице. — Ладно. Ты думаешь, мы тут сопли жуём да сказки слушаем. А инженера я к тебе приводил, помнишь? Теперь наши танки ничем не пробьёшь! Я сам видел, ездил на испытания. И таких, как ты — не один, не два. Я нашёл несколько. Их в психлечебницы отправили, я их оттуда выписал. Тоже рассказывают всё: имена, фамилии, явки-пароли. Знаешь, как их война называется? Вторая мировая!

— И что ты сделаешь с этими именами? Ты же здесь, в Тагиле?

— Я-то здесь, — усмехнулся Петрович, — но руки у нас длинные. И в Вайдене свои люди есть, и в Баварии. Так что я тебе художника приведу, поможешь ему Лютца этого нарисовать и Мохра. Всех, кого вспомнишь. Поглядим за ними, посмотрим. Мы ж теперь не Народный Комиссариат, а цельное Министерство Госбезопасности.

* * *

Новый год отмечали на заводской «Ёлке» в Клубе Металлургов. Его только отстроили: новенькое здание с круглой башенкой и красным флагом было видно со всего района. Мороз в декабре трещал так, что у крыльца курящие не задерживались, делали пару затяжек и забегáли в вестибюль, выпуская туда синий табачный дым.