Сны памяти

Самым замечательным временем в моей жизни мне кажется период с лета 1975 по лето 1980 года. Это было время интенсивной работы, когда я чувствовала, что занимаюсь настоящей работой. Дело не в том, что я понимала ее полезность и важность, и не в ее ощутимых результатах — которые все-таки были, а в ощущении интенсивного труда. Теперь я знаю, что это и есть счастье. Это была работа над сборником исторических материалов, сборником, которому мы дали, может быть, несколько претенциозное название «Память».

Началось все так: После высылки из страны Александра Исаевича Солженицына несколько человек — и я в том числе — написали заявление, требуя раскрыть архивы ЧК-НКВД-КГБ. Понятно, каким образом это наше заявление связано с именем Солженицына, с его высылкой. Его работа «Архипелаг ГУЛАГ» незадолго до этого появилась в Самиздате и вызвала гнев и, буквально, бешенство КГБ. А.И. был схвачен дома, его увезли в Лефортово, предъявили ему обвинение по ст. 64 — «измена родине» (предусматривающей санкции вплоть до высшей меры), тут же лишили гражданства, насильно посадили в самолет и вывезли из страны за границу. К этому времени А.И. был уже очень известным писателем, очень чтимым интеллигенцией. «Архипелаг ГУЛАГ» — не просто книга, пусть бы и хорошо написанная, а историческое исследование, основанное, главным образом, на свидетельствах современников и на личном опыте самого автора. Какова бы ни была позиция автора, но читатели получили неопровержимое, документированное обвинительное заключение, да, действительно, обвинительный акт против советского режима. На его основании можно было бы передать дело в международный трибунал — если бы нашлись в мире силы, которые такой трибунал захотели бы создать. За книгой КГБ буквально начал охоту с трагическими эпизодами.

Итак, высылка Солженицына, по расчетам КГБ должна была навсегда задушить интерес общества к собственной истории, лишить его и этого права — знать и анализировать свое прошлое, запереть дверь в прошлое на замок, а ключ забросить за три моря. Так должна была довершиться манкуртизация народа.

Вот почему наш протест против высылки и обвинения Солженицына включал и требование раскрыть архивы.

Разумеется, никакого ответа на наше заявление не последовало.

В феврале 1975 года по делу «о нарушении правил административного надзора» арестовали Анатолия Марченко. Он объявил голодовку протеста. Через месяц его судили. Суд этот был фальшивый с начала до конца. Обвинение основывалось на очевидных лжесвидетельствах. И хотя приговор был относительно мягкий (4 года ссылки), я была возмущена до такой степени, что не знала, как и выразить свое возмущение. В состоянии крайней раздраженности неприкрытой, беззастенчивой ложью я села и написала личное свое заявление, адресованное Андропову.

Вначале это была всего лишь декларация; я еще не знала, как ее реализовать, но была действительно готова это сделать, если бы придумала, как. И вот, как-то летом, ко мне зашел незнакомый мне молодой человек с румянцем во всю щеку и, сославшись на знакомство с Наташей Горбаневской, сказал:

— Лариса Иосифовна, вот вы написали Андропову, что намерены сами собирать и публиковать материалы о репрессиях, о тайных страницах нашей истории. Вы действительно хотите этим заняться?

^— Да, конечно, насколько мне это удастся.

— Я и мои друзья готовы заниматься этим делом вместе с вами.

Молодого человека звали Сергей Дедюлин. Вскоре я познакомилась и с его друзьями — Арсением Рогинским, Борисом Равдиным, Левой Лурье, Димой Зубаревым, Алексеем Коротаевым и еще несколькими. К этой компании присоединился мой старший сын Саня Даниэль. Молодые люди были Санины ровесники. Мы собрались — не помню уже, где в первый раз, договорились, что будем собирать материал в сборник — типа исторического альманаха. А как его публиковать? У молодежи это уже было продумано. Собирать и составлять дома — в Москве и Ленинграде (ребята почти все были ленинградцы), а публиковать за границей.

Попросили уезжавшую в эмиграцию Наташу Горбаневскую быть нашим представителем за рубежом.

С самых первых наших встреч я поняла, что их намерения гораздо серьезнее и глубже моих, а я в этом деле могу выполнять лишь черновую, подсобную роль. Не могу сказать, чтобы это совсем не задевало моего самолюбия. Но я должна была внутренне примириться со своей скромной ролью в работе над сборником — и без особого насилия над собой примирилась с этим. Меня радовало уже то, что какая-то доля моего участия в работе над сборником тоже есть. Я была полезна тем, что у меня был очень широкий круг знакомых, людей, которые мне доверяли, рассказывали мне свои истории (а я их записывала, не всегда тут же со слов, иногда — выслушав, записывала потом по памяти, читала авторам — перепроверяла. Именно так была записана история украинской женщины, героиня ее была в Чуне моей соседкой. Таким же образом записано дело «детей врагов народа», мне рассказал об этом деле его участник — физик Михаил Левин. Потом, прочитав записанный мною текст, он подтвердил, что я изложила все правильно).