Сны Персефоны

— Ты позволишь, — сказал он с удивительной нежностью, беря её руку и целуя запястье, где остались следы от его грубых пальцев, — всё исправить… если возможно… добиться тебя, Богиня?

Она лишь усмехнулась бледными пересохшими губами: к чему этот фарс?

Потом отвернулась набок и подтянула колени к груди, ощущая, как могильной плитой на неё давит безысходность…

Он наклонился, осторожно убрал локон, упавший на щёку, обвёл пальцем контур её нежного личика, отстранился, укутал — дрожащую, маленькую, одинокую, — одеялом и ушёл.

Он заходил каждый вечер, зачем-то спрашивал, как её самочувствие? Клал на подушку бледный букетик асфоделей, извиняясь, что другие цветы здесь не растут, просил её, что-нибудь поесть или выпить, и уходил вновь, ни с чем…

Он больше не касался её и пальцем.

Но ей было уже всё равно… Её сознание уже путалось… меркло… становилось обрывочным и бессвязным…

«Зачем тебе нарцисс? Он отравит тебя своей слизью, ты умрёшь и попадёшь к Аиду», — звучал периодами взволнованный голос матери.

«Я не умру, я ведь Богиня», — весенним ручейком звенел её голосок.

«Моя Богиня, — шептал кто-то рядом глухо и отчаянно, осторожно беря её истончившуюся ладошку. — Пожалуйста… хоть глоток… хоть кусочек…»

Зачем она потянулась за тем нарциссом? Откуда он вообще взялся там, если у них с матерью не растут нарциссы. Он был красив, так совершенен…

«Самая красивая… Никого не видел лучше… — шептал голос. — До тебя я не знал, что значит — лицезреть Богиню… Каково это — преклоняться…»

Губы коснулись её лба. И она почувствовала: говоривший — пылал от жара.

«Мне бы солнца… хоть на миг… цветы…», — пересохшими губами чуть слышно пролепетала она. Протянула вперёд тонкую ручку, ухватилось за грубую ткань одежд…

Её легко подняли вверх, будто она ничего не весила, прижали к горячему телу — она слышала, как ухает и колотится сердце, сердце ли? разве оно есть у монстров, что воруют девушек с цветущих лугов?

Миг, и её осторожно, как великую ценность, опустили на нежный ковер ярко-зелёной травы. Коре даже пришлось закрыться от солнца — она успела отвыкнуть от него.

Она приподнялась, села, опираясь на руки, и обомлела: сколько видел глаз — простиралась поляна, усыпанная красивейшими цветами, над ними порхали пестрые бабочки, густые кроны деревьев отбрасывали плотную тень, а у их корней — журчал говорливый ручеёк.

— Что это за дивное место? — спросила она, жадно и полной грудью вдыхая ароматы цветов.

— Элизиум[2], — невесело отозвались рядом.