Сны Шлиссельбургской крепости. Повесть об Ипполите Мышкине

Юрковский вздрогнул, глаза его сверкнули. Он гордо выпрямился и процедил сквозь зубы: «Предатель!»

—  Почему же, Федор? — раздался за спиной насмешливый голос Успенского. — Кого и когда я предал?

—  Ты держался обособленно, ни с кем не дружил. Ты, как филер, прилипал к каждому новичку и выпытывал у него всю подноготную. Когда мы спускались в лаз, чтобы копать землю, то напоследок видели твою скептическую ухмылку. Ты общался в конвойными…

—  Скажи проще, Федор: вы убили меня потому, что я не признавал диктатуры «Синедриона». В моей памяти слишком свежи диктаторские замашки Нечаева. Предприятие с подкопом — безнадежная затея, но вас не переубедить. Да, я не участвовал в ваших глупостях, не пел по вечерам песни, не обличал спящих водой. Да, я понимал, что мы надолго изолированы от России. Я не важничал перед новичками, не изображал из себя корифея. Меня интересовали вести с воли, и в разговорах с казаками я не находил ничего предосудительного. Словом, я решил выйти из игры. И только за это вы пригласили меня в баню, на «тайное совещание».

—  Невинной жертвой прикидываешься? — Юрковский рубанул ладонью воздух. — Ты думал только о своей шкуре!

—  Да, думал. После восьми лет каторги имел на ото право. А о чем думал ты, Федор, когда схватил меня в темноте за горло? И хорошего подручного себе подобрал — Андрея Баламеза! Авантюриста и прилипалу.

—  Баламез — верный товарищ…

—  Он покорен и послушен силе, — съязвил Успенский, — вот в чем его единственное достоинство. Извини, Мышкин, мне противно общаться с этим человеком.

Мышкин почувствовал, что за спиной больше никого нет. Он вгляделся в бледное лицо Юрковского. Юрковский вытер лоб и отвел глаза.

—  Может, мы и ошиблись, — прошептал Юрковский, — но нам столько пришлось потом мучиться… Вспомни голодовку, Мышкин, вспомни, как вся камера бредила в беспамятстве, вспомни Алексеевский равелин. Мы хотели спасти людей от такой участи… Побег провалился случайно, из-за Минакова. Я предупреждал: отпускать на волю надо только сильных, подготовленных товарищей…

—  Вы хотели спасти только сильных? И вас не тревожила судьба остальных?

—  Мы подчинялись тюрьме, — еще тише прошептал Юрковский. — Тюрьма решала, кого выпускать. Вот Минаков и завалил.

—  Замолчи! — крикнул Мышкин. — «Слабый» Минаков пожертвовал собой ради нас, а мы, «сильные», не ответили даже на его прощальные слова.

…За стеной выла метель, бросая в окно горсти снега. И хотя в камере дуновение ветра не ощущалось, огонек лампы метался и коптил.

Мышкин встал, подвернул фитиль и простучал Попову:

— Надеялся ли «Синедрион» на нашу помощь в деле Успенского?

Наверно, для Михаила Родионыча вопрос прозвучал неожиданно, но Попов ответил тотчас, словно в данную минуту размышлял именно об этом: