Сны Сципиона

Итак, в конце октября я поспешил в Рим, чтобы успеть-прибыть в Город к ноябрю, к консульским выборам. Силан и Марций остались с армией в Испании, то есть следить за нашими новыми союзниками-варварами, будто псы-сторожа, а мы с Лелием отбыли на кораблях, украшенных трофейным золотом и оружием, нагруженных богатой добычей. Я вез с собою сотню с лишком быков, чтобы устроить на Капитолийском холме гекатомбу[81]. Густой дым — жертва богам, жареные туши — народу.

По дороге домой я не раз обсуждал с Лелием возможность назначения мне триумфа за многочисленные и кровавые победы. Любому консулу сенат и за меньшее даровал бы подобную честь. Но меня не избирали консулом, вот в чем фокус. Я был назначен командовать армией в обход установленной процедуры, просто потому что никто не готов был взвалить на себя эту ношу в тот год. Я уговаривал себя, что триумф возможен, что Городу нужны праздники в честь новых побед, потому что они так редки, но в глубине души понимал, что отцы-сенаторы могли в обход обычая отдать мне командование, но даровать так же в нарушение традиции триумф — было выше их замшелого воображения.

Так всё и вышло…

Я встретился с отцами-сенаторами в храме Беллоны за чертою города и сразу понял, что старики мне триумфа не дозволят. Они говорили округло, с экивоками, поджимали тонкие губы и прятали ладони в складках тог, будто скрывали под шерстяной тканью положенный мне дар. К их удивлению (а я прочел недоумение на их лицах так ясно, будто они выбили свою растерянность в надписях на стеле), я не стал настаивать, не произнес ни единого слова наперекор, не выпрашивал, не спорил. На другой день я въехал в город как путешественник, вернувшийся из дальних и опасных странствий, завернувшись в пыльный дорожный плащ, а не на золоченой колеснице в пурпуре триумфатора.

«Триумф еще будет», — повторял я сам себе, заглушая боль обиды. Моя цель — не наслаждение испанской победой, не пиры, не шествия, а новая куда более грандиозная победа — над Карфагеном и над Ганнибалом. А для этого я должен был сделать первый шаг — победить на выборах, стать консулом и получить нужную провинцию в управление. Вернее, это два шага, но связанные друг с другом, как замысловатые прыжки в танцах салиев.

Первым делом я остриг свои длинные кудри, и из дерзкого мальчишки разом превратился в умудренного годами героя. Вдруг обнаружились складки вокруг рта, насмешливый прищур глаз и шрам на щеке, прочерченный острым осколком, — память от сброшенного со стены Илитургиса камня (поначалу эту царапину я даже не заметил).

Будучи в Испании, я не жалел времени, отправляя письма с описаниями побед не только в сенат, но и моей Эмилии, и друзьям. Ликий с утра до вечера строчил на папирусе и восковых табличках послания. Мои друзья в Риме переписывали бодрые реляции и рассыпали друзьям по округе. Какая радость в те дни была увидеть письмоносца с вестью о новой победе нашего оружия, а не вербовщика в армию, который призывал под знамена Рима шестнадцатилетних мальчишек и израненных стариков.

В итоге к моему возвращению весь Рим говорил о победах Сципиона — от мала до велика, в тавернах, банях, за обедом, в лавках, на Бычьем рынке. Друзья, не жалея красок, расписывали мои подвиги в Испании, так что стоило мне ступить на родной порог, как мой дом окружила толпа. Наутро, когда я отправился на форум, следом двинулась настоящая процессия. Мальчишки, боясь пропустить мое появление, еще ночью забрались на подиум храма Кастора[82], все лавки банкиров, что располагались в подиуме храма, уже были открыты в этот ранний час — хозяева ждали моего появления. Я медленно шествовал на форум, толпа все росла. Я остановился подле источника Ютурны и набрал из фонтана пригоршню целебной воды. Мои спутники тоже кинулись пить, образовалась толчея возле мраморного бортика.

Я едва сдерживал торжествующую улыбку и хмурил брови, чтобы скрыть улыбку. Все хотели увидеть человека, который отнял у пунийцев Новый Карфаген и раз за разом громил их в битвах. Были, конечно, такие, что пробовали утверждать, будто победы мои существуют только на папирусе, а на самом деле Карфаген сам бросил Испанию к моим ногам. Но им вскоре пришлось умолкнуть, потому что мои сторонники, только заслышав порочащие речи, пускали в ход кулаки. На другое утро почитатели стали приходить к моему дому уже затемно. Еще через день на Тусской улице волновалась огромная толпа, так что по улице уже не было возможности пройти до самого Тибра. Число восторженных поклонников росло не день ото дня — час от часа. Я любезно отвечал на приветствия, но держался строго.

* * *

Стоит ли говорить, что на выборах консулов я получил должность без труда — никогда в Рим за время этой долгой и, несчастливой войны не прибывало столько народу на выборы, чтобы отдать за своего кандидата голос.