Я передал Зейдоку бутылку, и он осушил ее до последней капли. Удивительно, как можно поглотить столько виски, но он сделал это, и даже следа хрипоты не осталось в его высоком, с присвистом, голосе. Старик облизал горлышко бутылки и запихнул ее в карман, затем начал клевать носом, бормоча что-то себе под нос. Я наклонился поближе, стараясь хотя бы по артикуляции угадать слова, которые тот бормотал, и, присмотревшись внимательнее, заметил под его неопрятными густыми усами сардоническую улыбку. Да, он продолжал рассказ, и я, напрягши слух, сумел разобрать большую часть из произнесенного.
— А бедняга Мэтт... Мэтт, тот опять взялся за прежнее, пытался перетянуть на свою сторону жителей города и долго разговаривал с проповедниками — без пользы, люди обходили стороной приход Конгрегации, не шли больше на собрания методистов, перестали слушать баптистского проповедника по прозванью Решительный Бэбкок, забыли дорогу в секту свидетелей Иеговы... Мне тут трудно судить, я не знаток, но я видел, что видел, и слышал, что слышал, — Дагон и Ашторет, Велиал и Вельзевул, златой телец, идолы ханаанеев и филистимлян, мерзости Вавилона...
Он вновь умолк, и, заглянув в его водянистые голубые глаза, я испугался, что он вот-вот впадет в ступор. Но когда я легонько тронул его за плечо, он удивительно бодро повернулся ко мне и выдал еще несколько фраз, правда, уже менее вразумительных:
— Ой! Не веришь мне? Кхе-кхе-кхе... Тогда ответь, молодой человек, с чего это капитан Оубед, а с ним двадцать