Сны золотые

забываем, откуда мы вышли. Об этом я думал, слушая детского психолога Стеллу Шармину.

К ее словам добавлю еще одно наблюдение: почти половина девочек-беспризорниц были, по

их рассказам, жертвами изнасилования в раннем возрасте. И, как правило, оставшегося

только их тайной. У нас ведь в этом смысле и закон, и общественная мораль шли рука об руку.

За «растрату социалистического имущества» расстреливали, за убийство человека давали

шесть-восемь лет, а уж насильники и вовсе отделывались символическими сроками. При этом

и следствие, и суд над ними сопровождались двусмысленными ухмылками милиционеров, прокуроров-судей и публики: не то сама дала, не то спровоцировала. Зато насильников чуть

ли не жалели: какой парень из-за сикилявки в тюрьму попадет!..

О страшном душевном потрясении, о насилии никто особенно не думал и не думает. У нас же

шкура толще, чем у носорогов. Мы до сих пор чуть ли не смеемся над западными

«глупостями» и процессами о сексуальных домогательствах: подумаешь, недотроги...

И потому напомню: нынешние мерзкие, грязные, подлые и способные на все привокзальные

и прочие беспризорники - наши дети. И если они - монстры, то в немалой степени потому, что

мы сами - уроды.

Возьмем лишь один пример, всем известный и незамечаемый. Мы привыкли к тому, что

милиционер подходит на улице или в метро к гражданину брюнетистой внешности и требует

показать документы. И если данный брюнет окажется жителем Ивановской или Тамбовской

области (о Дагестане или Осетии уже и речи нет!) и находится в Москве свыше трех суток без

регистрации, то о судьбе его я гадать не буду... Сие происходит при общепризнанной и

принятой в России Декларации прав человека, узаконенном праве свободного передвижения

и выбора места жительства...

А между тем у того же милиционера на глазах по вагонам метро бродят непонятного вида

женщины с подозрительно тихими, как бы одурманенными детьми, и выпрашивают деньги.

Тут бы и подойти к ним блюстителю порядка: кто такие, чей ребенок, почему он в таком

виде?.. Ведь на его глазах самым вопиющим образом нарушается закон. Закон об охране детства !

Но нет. Наш милиционер равнодушно скользит взглядом мимо. И, встрепенувшись, подходит к господину брюнетистой внешности...

И мы все это видим, и смотрим, смотрим... Свыклись, притерпелись, не замечаем, а может

быть, даже и одобряем?

Кто знает, кто знает...

Не понимаю

Как вы заметили, никто не комментирует исповеди. Мы ведем разговор в параллельных

плоскостях. Хотя об одном и том же.

Но здесь я не могу удержаться. И хочу высказать свое мнение не после исповеди, а до нее. Мне

это представляется важным.

Разумеется, я не мог привести эту четырнадцатилетнюю девочку к врачам, даже если бы

захотел. Но я рассказал о ней, обрисовал ее, как мог: крупную, здоровую, крепкую, смышленую. Никаких видимых отклонений. Колется всего полгода, нерегулярно. Правда, в

четырнадцать лет и этого может быть достаточно, но, повторяю, никаких видимых

отклонений.

И в то же время у меня было чувство, что я разговаривал с чудовищем. Во всех исповедях есть

четкая оценка среды, ее нравов, четкое осознание преступности, аморальности той жизни.

Если хотите, греховности.

Здесь же ничего этого и в помине нет. Даже близко.

Воры? Да не воры, а зарабатывают . Насильники? Так ведь это под винтом . Садисты? Ну

это она сама их разозлила ...

Не понимаю. Не понимаю. Или, может, в свои четырнадцать лет она еще не соображает, что к

чему?

Впрочем, судите сами.

СОН ДЕСЯТЫЙ

Галя Астахова, 14 лет, Москва

Мне было тринадцать лет, когда меня изнасиловал родной дядя. Ну мы с девчонками уже

покуривали, собирались вместе, выпивали. Домой поздно приходили, а иногда и не ночевали.

Вот один раз я пришла домой утром, он стал кричать на меня, разозлился сильно, что я дома

не ночевала, орать стал, бить, схватил и, говорит, сам не понял, как случилось. Мама на работе

была, она на почте, отец - на заводе. Потом отец избил его страшно, сам отсидел пятнадцать

суток, а его посадил в тюрьму.

В четырнадцать лет я познакомилась с одной взрослой компанией. Стояла, ловила такси, и

тут возле притормознула машина. Двое впереди, двое на заднем сиденье, и там еще одно

место было. Довезли меня до дома, взяли телефон. Я вообще больше люблю... мне и сейчас, и

всегда нравились взрослые мужчины до тридцати - тридцати пяти лет. Они как раз такие и

были.

Потом они позвонили, мы стали встречаться, они даже дома у меня были. Правда, потом мать

наорала на меня: «Нечего здесь блат-хату разводить!» Но сделать она ничего не могла, не в ее

власти. Одного из тех я полюбила, его Славиком зовут, ему двадцать семь лет. Стала бывать у

них. В Перове у них квартира трехкомнатная, блат-хата. Там все в коврах, специально для

кайфа оборудовано, чтобы с комфортом. Там ведь как вмажутся, все лежат с полотенцами на

глазах. Так лучше на коврах, чем на простом полу.

Когда я первый раз туда пришла, они как раз гонца посылали к барыге в Новогиреево за