Со спичкой вокруг солнца

Капитолина Прохоровна и в самом деле шевелит губами, раскрывает рот. Она что-то говорит, но что? Я после ночного дежурства. Не выспалась. Устала. Закрыла глаза на минутку и никак не могу очнуться. Мои уши заложены воображаемой тишиной. Но вот слова начинают доходить до моего сознания. Они толкают меня в грудь, бьют по лбу, переносят с солнечного берега Алушты в тесную комнату редакции. Вещи и люди становятся на свои места. Нет баркаса с ночным уловом, есть только авоськи с уснувшей рыбой. Рассказ старой матери не о добрых принцах и принцессах, а о родных детях — злых, жестоких.

Мать родила и вырастила пятерых. И все пятеро матери не в радость. Пятеро детей, а живет мать в чужом доме.

— У ваших детей тесные квартиры? — спрашиваю я.

Прежде чем ответить, Капитолина Прохоровна долго собирается с силами, наконец говорит:

— Старший у меня полковник. У него две комнаты. В каждой висит клетка с канарейкой. Две собачки у них, держат взамен детей. У каждой собачки своя постелька. Свой матрасик. Полковник спит с женой тоже на мягком. На пуховой перине, на пуховых подушках, а мне, матери, сын-полковник стелет дерюжку на полу в передней. «Спи, дорогая мамочка».

В этом месте Капитолина Прохоровна останавливается, чтобы поплакать, вместе с ней плачет женщина помоложе, а вслед за ними начинаю плакать и я.

Раньше других берет себя в руки Капитолина Прохоровна.

Мы еще ревем, а она продолжает рассказ:

— Решила уйти к другому сыну. Вертеринару.

— Вертеринар — это собачий доктор, — объясняет женщина помоложе.

— А вертеринар хуже полковника, — продолжает рассказ мать. — Жила у него, натерпелась, наплакалась. Сами едят четыре раза в день. Вкусно едят. Жирно. Себе с женой они делают каклеты. Жарят курей. На закуску кладут витчинку. На сладкое хрухты. А мне давали есть всего два раза. Утром и в шесть вечера. Утром супчик, а в нем три крупинки или три макаронины. А вечером жидкую кашку, сваренную на воде, или пюре из тертой картошки. Я тощаю, еле ноги ношу. Плачу, говорю:

«Сыночек, исть хочу».

А он отвечает:

«Молитесь, дорогая мамочка, чтобы бог скорей вас к себе прибрал. На небе харч лучше».

Женщина помоложе слушает за сегодняшний день этот рассказ в третий раз. Сначала на ступеньках рыбного магазина, потом в райкоме партии и, наконец, сейчас в редакции и каждый раз плачет, причитает:

— И это родной сын! И это член партии!

— Как, разве он член партии?

— У нее все пятеро члены партии.

— Не может быть, — говорю я.

— Может! — заявляет женщина помоложе. — Вы послушайте, что она будет сейчас про своего младшего говорить.

Я смотрю на Капитолину Прохоровну. Та вытирает слезы и начинает говорить про младшего.

— Токарь он у меня. Душой добрый.

— Ты скажи, что он делает, — говорит женщина помоложе.

— Бьет он меня.

— Добрый и бьет?

— Без характера. Жена им крутит, заставляет.

— Он не только бьет, — добавляет женщина помоложе. — Он привязывает мать на целый день к ножке стола.

— «Сиди, дорогая мамочка!» — снова говорит Капитолина Прохоровна и после этой фразы опять достает платок, плачет.

Вместе с нею плачет, причитает женщина помоложе, а вслед за нею начинаю реветь и я. Фельетонист-мужчина, конечно, обошелся бы без слез, а я, каюсь, ревела. Пила воду, чтобы успокоиться. Успокоюсь на время; как только Капитолина Прохоровна дойдет до фразы-эпитафии: «Спи, дорогая мамочка», — меня кидает в слезы.

У Капитолины Прохоровны кроме трех сыновей было две дочери: кандидат технических наук и кандидат физических наук. Одна, у которой муж был тряпкой, — зверь, а вторая, у которой муж не был тряпкой, — потаскушка. Пятеро детей, пять печальных рассказов, пять заключительных фраз-эпитафий, и после каждой — слезы.

Женщины с авоськами ушли, а я сижу, не могу успокоиться. В три часа репортеры из отдела информации идут в столовую. Заходят, за мной. Я машу им рукой:

— Идите, догоню.

Пообещала, но не пошла в столовую. Час назад очень хотелось есть, а после рассказов матери аппетит пропал.

Перед концом работы снова звонит секретарь райкома.

— Была у вас эта несчастная старая мать? Рассказала про детей? Правда, страшно?

— Очень.

— Уже пишете?

— Сяду завтра.

— Вы бы сели сейчас. Под настроение. Пока злость на этих гадов не прошла.

— Не пройдет.

II

Утром по дороге в редакцию захожу в ветеринарную лечебницу посмотреть, как выглядит второй сын Капитолины Прохоровны. Собачий доктор. Вхожу, спрашиваю:

— Я могу видеть Клима Владимировича?

— К Климу Владимировичу на сегодня все номера розданы, — говорит санитарка-швейцар. — Могу проводить к Розе Ивановне или к Борису Кондратьевичу.

Объясняю санитарке, кто я.

— Из редакции. Иду к Климу Владимировичу не на прием, по делу.

Санитарка-швейцар поднимается с табуретки и ведет меня в большой светлый зал.

Три двери. Около каждой стулья. У двух дверей, где принимают Роза Ивановна и Борис Кондратьевич, один-два посетителя, а около двери Клима Владимировича тесно от ребятишек. Мальчики, девочки. У каждого в руках ящичек, корзина, кошелка, и из каждой на вас смотрит зверек или птичка.