Со спичкой вокруг солнца

— Что сделал ваш сын?

— Деда поленом ударил. Моего отца. Ну, тот упал, кончился. Через полгода, год он и сам, своей смертью кончился бы. Старый был, больной…

Час сидела она в редакции. Говорила, ругалась, кричала. Пыталась защитить, оправдать сына. А то, что сын ее отца убил, это ее не волновало. Это она считала несущественным…

Два дня я не мог сесть за стол написать фельетон. Не мог найти нужных слов.

Наконец написал. Но не напечатал. Не получилось. Я хотел написать о глупой матери. А тут была не глупость. Тут было страшнее.

* * *

Кончает говорить Ярослав Шпаковский, и со всех сторон снова несутся реплики:

— Правильно, Ярик, что не напечатал про эту тетку фельетона! — кричит один.

— Неправильно! — перекрикивает его другой.

— О матерях нужно писать или хорошо, или ничего.

— Какая она мать? Почему она мать?

— Родила сына, — значит, мать.

— Родить и муха может.

— Главное — не родить, воспитать.

Откричавшись, ребята затихают. Слово просит Мирон Сердюк, газетчик из Казахстана. На зависть нам, журналистам узкого профиля, Мир. Сердюк был многостаночником. Он писал не только фельетоны, но и очерки и даже стихи.

— Правильно! Неправильно! Писать! Не писать! Почему так категорично! Почему или — или? — спрашивает Мир. Сердюк. — Мне тоже встретилась недавно одна дурочка…

— И ты написал о ней очерк к Женскому дню?

— Нет.

— Поэму?

— Опять не угадали.

— Говори сам, что дальше?

— Скажу, когда перестанете язвить.

Вал. Одинцова стучит ложечкой о стакан, и, когда наступает тишина, Мир. Сердюк начинает свой рассказ так:

НИ ВОЙНЫ, НИ МИРА

В комнату вошли двое. Он остался стоять у двери, она подошла к столу.

— Я к вам. Можно?

— Садитесь.

— С жалобой на мужа. Вот на него.

Она сказала и небрежно кивнула на дверь.

— Не помогает он мне воспитывать сына.

— Сын в плохую компанию попал? Хулиганит?

— Что вы! Что вы! Сын у меня хороший. Не как у других.

— Плохо у него с учебой?

— И на это пожаловаться не могу. Учится на пятерки. Был в районе конкурс юных математиков, он первое место занял. Комсомольская газета про него заметку напечатала, под заголовком «Победил Элегий!».

— Какой Элегий?

— Это я сама такое имя придумала сыну. Вот как я люблю его, а он меня нисколечко.

— А вы пробовали воздействовать на мальчика лаской, добрым словом?

— А как же! Как только Элегия приняли в пионеры, я тут же подала старшему вожатому заявление. Просила принять меры.

— Какие?

— Другие дети утром встанут с постели и сейчас же кидаются к мамочке. Целуют ее, ластятся. А мой словно чужой. Старший вожатый собрал сбор, мое заявление прочел. Поставил Элегия перед собранием и говорит:

«Отвечай товарищам по отряду, почему мать родную оставляешь без внимания? Почему не ластишься к ней, не желаешь доброго утра?»

— Ну и что ответил сын?

— А сын у меня в отца. Видите, этот стоит молчит, и тот всегда молчит, не оправдывается. Элегию Морозову было велено советом отряда оказывать матери больше уважения, потому что мать самый близкий и дорогой человек к своему сыну.

— После такого указания отношения сына стали теплее?

— Я говорила: сын у меня в отца. Только отец молчит от бесхарактерности. Ну, я про отца после скажу. А сын молчит, потому что с характером. Вы знаете, что он после пионерского сбора сделал? Не пришел ночевать домой. Я все улицы обегала, весь дом обшарила. И на чердак лазила, и в подвал со свечкой спускалась: думала, он там от меня прячется. До двух ночи не знала, где сын, чуть с ума не сошла. В два ночи бегу во второе отделение милиции, прошу дежурного позвонить Вере Александровне.

— Это кто?

— Моя мать. У меня с матерью официальные отношения. Я общаюсь с ней только через органы милиции. Дежурный по второму отделению звонит и докладывает мне: «Все в порядке, гражданка Морозова, ваш сын Элегий жив-здоров и находится у бабушки». Ну не ведьма?

— Кто?