Со спичкой вокруг солнца

— Как, ничего? — спрашивает Макар.

Я ухожу от прямого ответа.

— Давай сначала прочтем полосу.

— Давай.

Добрая душа Зоя понимает, в чем дело, и подкладывает Макару на прочтение сначала подверсточные статьи, оставляя центральную на самый конец. Макар читает, бросает короткие реплики.

— Ничего. Это получше. И эта лучше.

Зоя подкладывает Макару центральную статью. Статья Макару нравится. Он улыбается, листает страницы, насвистывает. Снова улыбается. И так до десятой страницы. А десятая последняя. На десятой подпись автора. Не С. Орджоникидзе, а С. Садырина.

Макар продолжает насвистывать, но уже не от полноты чувств, а по инерции. Наконец он поднимает на меня глаза, спрашивает:

— Что случилось?

Я рассказываю, все, как было.

— Заму ты уже сказал?

— Нет.

— Правильно. Я ему скажу все сам. Пусть он покричит на меня, пусть отлается, отматерится, а тогда войдешь и ты.

— Нет, я скажу о проколе заму, — говорит Зоя. — Я женщина. Меня он лаять, материть не будет.

Я понимаю Зою. У Макара больное сердце, и она хочет оградить его от ненужных волнений.

— Орлы, вы хорошие люди, — говорю я Макару и Зое. — Спасибо. А к заму я пойду сам.

И я иду. Но зама у себя нет.

— Где он?

Помощник главного Юзеф смотрит на меня, как на идиота.

— Ты что, не знаешь?

В первые годы первой пятилетки Москва была увлечена игрой в настольный бильярд. Куда, бывало, ни зайдешь — в частный дом или в учреждение, — тебя сразу же встречает стук металлических шариков.

Наша редакция не избежала повальной болезни. Все ребята в меру сил гоняли металлические шарики по зеленому суконному полю, но самым заядлым игроком был все же зам. После четырех дня зам принимал сотрудников только по самым неотложным вопросам текущего номера газеты, причем не у себя в кабинете, а в комнате читчиков, где стоял бильярд.

Я иду в эту комнату, и уже издалека до меня доносится голос зама:

— Режу крайнего в правый угол!

И тут же вслед за заказом, словно выстрел из детского пистолета, стук металлических шариков друг о друга.

Вхожу и, чтобы не помешать бильярдному священнодействию, останавливаюсь в дверях. Зам кладет два трудных шара кряду и, повернувшись к вошедшему, спрашивает взглядом:

«Видел?»

«Да».

«Оценил?»

«Да».

И все это молниеносно, молча. А вслух наш блицдиалог выглядит по-другому:

— Что у тебя?

— Полоса.

— Какая полоса? Только короче. Некогда.

— «Весь комсомол строит Магнитку».

— Макар видел, завизировал?

— Да.

— Все в набор, кроме статьи Серго. Статью читай вслух.

Я читаю статью вслух, а партия в бильярд продолжается. И хотя зам с прежним упорством «режет крайних», «бьет дуплетом», посылает в лузы «прямые», ни одно слово из прочитанного не проходит мимо его внимания.

Я кончаю читать. Зам делает мне салют кием.

— Понравилось?

— Отправляй в набор.

— Будем печатать?

— Молодец Серго.

Я набрал побольше воздуха в легкие и сказал:

— Серго отказался подписать статью.

— Степа, не делай юмор, ты не Гаркави.

«Делай юмор», «Не делай юмор» любимые выражения зама. Зам говорит и, увидев хороший шар, начинает в него целить.

— Честное слово.

Зам бьет — и мимо. Подходит ко мне, забирает статью и смотрит на последнюю страницу.

— Как так?

Я рассказываю все по порядку.

— Орджоникидзе читал статью? Она ему понравилась? Так почему же он не подписал ее?

— Орджоникидзе сказал, что он подписывает только те статьи, которые пишет сам.

— Понравилось — и не подписал. Не вижу логики. Ты сказал ему, что без его статьи нам зарез?

— Сказал.

— А он?

— Велел печатать мою.

— Грубо работаешь, Степа.

— Ей-богу.

— И бога тревожишь зря. Сознайся, не было у тебя никакого разговора с товарищем Серго. Приврал?

— Проверь! Спроси у наркома.

— Где? На бридже у английского посланника? Я не играю в бридж, а народный комиссар не ходит в гости к английскому посланнику.

— Позвони по телефону.

— Я позвоню, но не наркому, а его заместителю и попрошу заместителя подписать твою статью.

Замредактора подходит к телефону.

— Не звони, — говорю я. — Заместитель не подпишет мою статью,

— Почему?

— Я не дам, не позволю. Это гадко, нехорошо — заставлять литсотрудников ставить под своими статьями подписи замнаркомов. Я не подхалим, мне это противно.

— Степа, ты сошел с ума! — кричит завредакцией. А зам не кричит. Зам любит наносить нокаутирующий удар наставительным, отеческим тоном.

— У тебя, Степа, неправильное представление о подхалимстве, — говорит зам. — Подхалимство — чувство не бытовое, а классовое. Если бы С. Садырин написал статью за Наполеона, это действительно было бы подхалимством. А когда один советский человек пишет статью За другого советского человека, это не подхалимство, а дружеская взаимопомощь товарищу по борьбе.

— Пожалуйста, пусть товарищ по борьбе напишет статью, я помогу отредактировать ее, но писать от начала до конца за другого противно.

— Подпись замнаркома придаст авторитет и твоей статье, и нашей молодежной газете. Писать, Степа, за начальников, может, и противно, но необходимо.

— Да…а! Дожили!

Оборачиваюсь и вижу в дверях Макара.

— Да! — повторяет он и ядовито спрашивает: — Писать статьи за начальников необходимо, а рисовать шаржи, сочинять стихи?