Со всей любовью

Так чем же Пирс, черт побери, занимался все эти жуткие месяцы? Том ответил: «Просвещал девочку в тонкостях живописи. Живописи! Мне пришлось переспросить. Он повторил: «Живописи». Поверить было непросто. С каких это пор мой муж, получивший классическое образование, начал обращать взгляд на произведения искусства, созданные после Ветхого Завета? Особенно когда альтернативой была самая хорошенькая и самая доступная секс-бомбочка в Испании? Вот о чем я себя спросила.

«В таком случае, – говорю я Тому, – Пирс совсем осахибился».

Он соглашается и выражает удивление, как это я сотворила такое киплинговское словечко.

Выясняется, что Том, обвиненный в затевании гнусной интриги в сообществе со мной, просто выложил ему все доказательства, и бедняга совсем пал духом и сумел выговорить только «дурак, какой же дурак!», с чем Том выразил свое полное согласие.

Кладя трубку, я уже знала, что надо немедленно мчаться в Мадрид, что бы меня там ни ожидало. Эстелла, которая нянчила меня всю эту жуткую неделю, подарила мне поцелуй. Луис сказал «удачи вам!» и преподнес мне букет полевых цветов. Кроме того, Эстелла подсунула мне в чемодан бутылку шампанского, которую я обнаружила только по приезде.

Я оглядела пустую квартиру в полной растерянности. Значит, я добилась. Я спровадила сдобную булочку из нашей жизни. Знаешь, мне припомнилось что-то о тишине смертельного утомления, которая воцаряется после сражения. Где-то я про это читала. Такой вот была тишина в квартире. Я взглянула на июльскую календарную девицу, некоторое время созерцала, как она оргастически раскинулась на пляже, а потом пририсовала ей военные усы плюс кое-какие интересные придатки в другом месте. А потом показала ей два раздвинутых пальца. Знак моей победы.

Но остался ли мой брак моим? Я вдруг сообразила, что ни разу не подумала, какими могут быть последствия, если я стану победительницей.

Я ждала возвращения Пирса из посольства в этот вечер, понятия не имея, чего ожидать. Трусливого заискивания? Радости? Угрюмости? Бешенства? А когда он пришел, то настолько бесшумно, что я не сразу это заметила. Просто проскользнул внутрь. Мы молча смотрели друг на друга. Я пишу «смотрели», но он, казалось, глядел сквозь меня, как будто меня там не было. Так страшно! Будто я была замужем за привидением. Будто он умер и прислал свою тень сообщить мне об этом. Он покачивал и покачивал головой, все также глядя сквозь меня. Я попыталась взять его за руку. Но он оледенел и попятился. Мне хотелось заплакать, но я не могла, а он продолжал покачивать головой. Словно его окружала невидимая преграда, за которую мне не было доступа.

Я испробовала мягкие убеждения. Я испробовала логику. Я испробовала алкоголь. Ответом были только взгляд погибшего в кораблекрушении и бормотание: «Я не гожусь для человеческого общения». Тогда я испробовала ярость: «Ну да, хреновый ты сучий сын! Из-за тебя моя жизнь была адом уж не знаю сколько месяцев, а теперь ты меня кормишь этой фигней жалости к себе, когда думать ты должен обо мне!» Но от этого стало только хуже. «Я и думаю о тебе: вот почему я должен уехать, дать тебе шанс наладить свою жизнь; ты найдешь кого-нибудь достойнее», – и прочее такое же дерьмо.

Я никогда по-настоящему не понимала мазохизм, поскольку у меня такие склонности отсутствуют. Но слушая, как Пирс пускает слюни, я поняла, что в сущности это форма высокомерия: «Погляди, как я заставляю тебя платить за мои страдания».

А ну тебя в, Пирс, подумала я. Платить за твои страдания я не собираюсь, как и за свои собственные. И я запустила в него настольной лампой. Она пролетела мимо и разбила окно. С улицы внизу донеслась жуткая тишина. В окне напротив возникла дама с трико. И я разразилась слезами.

Пирс даже тогда не пытался меня утешить. По-моему, его аккумулятор полностью сел – в нем не осталось и искры жизни. Затем, появившись, как привидение, он исчез, как привидение, – неприкаянный дух, отправившийся прогуляться. Я думала, что он, возможно, не вернется никогда. Но он вернулся и направился прямо в спальню, даже «спокойной ночи» не сказал.

Тогда я села и написала это письмо тебе. А теперь и я выйду прогуляться. Но поскольку я не дух, то сверну в ближайший бар. Над полуночным коньяком я напомню себе, что в этом мире существуют люди, ведущие более или менее нормальный образ жизни. Ты знаешь, долгое время я считала, что мы с Пирсом относимся к ним. Но сиюминутная боль заставляет пересмотреть прошлое и спросить себя: «Было ли оно действительно таким счастливым или мы притворялись, зная, что еще молоды?» Сорокалетие заставляет мужчину отказаться от грез, что он все еще Адонис, и, быть может, Пирс грезил дольше, чем мне казалось. Наши самые нелепые потуги тщеславия обладают жуткой силой, и не исключаю, что мои собственные могут пробудиться и взять меня за глотку, когда мне тоже стукнет сорок.