Собачьи дни

Поиски дома тоже оставались голубой мечтой: сначала Гордон решил найти новую квартиру для себя. Нам с Рейчел не было смысла затеваться: муж тянул время, забраковывая все, что ему предлагали. Единственным изменением в отношениях стал мой отказ выслушивать его мнение. Гордон счел это чудовищным, ибо все одиннадцать лет семейной жизни бытовые трудности улаживала я. Словно обиженный ребенок, вернувшись после осмотра квартиры там, прелестных апартаментов сям, трехэтажной развалюхи где-то еще, Гордон с укором смотрел на меня, падал в кресло с прискорбно-заброшенным видом, удрученно качал головой и заявлял: «Я не смогу жить в таком месте».

Продолжая мыть посуду, читать книгу или гладить (естественно, я гладила белье и Гордону — отказ казался мне глупой конфронтацией), я с деланным безразличием отзывалась: «Да? Ну ладно», хотя нервные окончания хором вопили, что он должен, обязан поторопиться, потому что я отчаянно, отчаянно, отчаянно хочу найти новое пристанище для себя.

В целом я выиграла битву с его демонстративно-слезливыми поисками жилья; Гордон становился все более подавленным и злым, а я — все спокойнее: постепенно безучастность сменилась полным безразличием. Но чашу терпения переполнил случай, когда однажды вечером Гордон пришел домой и восхищенно описал просторную квартиру с необъятными комнатами и прелестным садиком, идеально расположенную и по сходной цене. Инстинкт подсказывал, что муж водит меня за нос и, несмотря на прекрасные качества квартиры, покупать ее не собирается. Закончив панегирик, Гордон торчал в дверях, глядя на меня с хитрым интересом, как кот на потенциальную добычу.

— Расчудесно, — сказала я, неосмотрительно позволив раздражению прорваться в голосе, и продолжила красить ногти на ногах, пытаясь вести кисточкой ровно, что давалось с трудом. Я ждала.

Гордон ввинчивал каблук в ковер и, образно говоря, взвинчивался сам.

— Ну? — не выдержал он. — Будешь спрашивать о квартире?

— М-м, — согласилась я, думая, каким козлом надо быть, чтобы подвергать меня этой процедуре, и спросила первое пришедшее на ум: — Обои красивые?

— Типично мещанский вопрос моей типичной мещанки-жены.

«Ну, это ненадолго», — пришло мне в голову.

— Ладно, — улыбнулась я. — Ты ее покупаешь?

— Нет, — ответил он.

— Ну тогда зачем спрашивать. — Я начала красить ногти на левой ноге.

Гордон грозно засопел. Пословица не лжет: рыжий-красный — человек опасный. Несмотря на абсолютный контроль во время пения, тяжелое дыхание рассерженного Гордона разносится по всему дому.

— Разве тебе не интересно, почему я не куплю эту квартиру?

Я собрала все самообладание. К счастью, когда Гордон начинает беситься, это совсем легко: я контрасуггестивна, не поддаюсь внушению, напротив, успокаиваюсь. Наверное, это действительно выводит из себя.

— Нет, — откликнулась я. — В этом нет смысла, раз ты не собираешься там жить. В любом случае мне нет до этого дела…

— Боже, какая ты эгоистка! — возопил муж.

— Хорошо, — ровным голосом сказала я. — Почему ты не купишь квартиру?

Гордон взглянул на меня: хитрость была подсвечена триумфом:

— Потому что она слишком хороша!

Конечно, должен же быть какой-нибудь глупый повод.

— О, — понимающе отозвалась я, накладывая последние штрихи на ногти десяти «маленьких поросят». — Вот, значит, как.

Я радовалась, что Рейчел спит. Противно думать, какую басню Гордон скормит дочери на этот раз. Я знала основной аргумент: людям искусства необходима Angst^[2]. Перевожу для непосвященных: певцу позарез нужно кого-то винить в том, что он не всегда добивается совершенства, к которому стремится. Гордон просто не вынесет, если, увидев его новую квартиру, гости скажут: «Да, вот это повезло так повезло!» — или еще хуже: начнут завидовать. О нет, его новое пристанище, где бы оно ни отыскалось, должно иметь недостатки. Но будем смотреть на вещи шире: из бестолкового мазохизма рождается великий голос. Если бы в придачу к тембру и диапазону Гордон был высоким атлетическим брюнетом, стать бы ему одним из лучших певцов в мире, однако муж напоминает скорее жилистого Роб Роя, нежели необъятного Паваротти, — отсюда потребность в Angst. Даже если бы его шевелюра почернела и цвет лица стал оливковым, Гордон никогда не спел бы Фигаро или дона Джованни: его удел — вторые роли, которые он исполняет великолепно. Родись он валлийцем, а не шотландцем, жизнь могла бы пойти по-иному, но обстоятельства сложились так, а не иначе, и Гордон появился на свет, как говорится, в килте.

Об этом и шла речь в процитированном маленьком диалоге: Гордон отверг прекрасную квартиру по причине ее безупречности. Не поднимая головы, я занималась педикюром, а желудок сжимался, скручивался, свивался в жгут. Догадайся муж об истинной глубине моего отчаяния, продолжал бы поиски в том же темпе несколько лет. Основным козырем в этой игре было умение держать лицо, и единственным проявлением бешенства и разочарования стало то, что вечером я нечаянно посыпала печеное яблоко солью вместо сахара. Утешение слабое, но неплохое: приятно было увидеть выражение лица Гордона, попробовавшего десерт.