Собачьи годы

Мельник с плоским придавленным ухом. Он стоял подле своей исторической мельницы на козлах, что красовалась в Никельсвальде, к востоку от устья Вислы, посреди поля зимнестойкой сибирской пшеницы «уртоба», держал на плече шестипудовый мешок и не опускал его до тех пор, пока мельница, не переставая вращать плетеными крыльями, не сгорела вся, от козел до закромов и чулана. Только после этого мельник соглашается уклониться от объятий подступающей со стороны Тигенхофа и Шарпау линии фронта. Взвалив на плечо десятикилограммовый мешочек пшеничной муки, смолотой из эппской пшеницы, он вместе с женой и сестрой успевает погрузиться на борт парома, который десятилетиями связывал переправой две деревушки по берегам Вислы – Никельсвальде и Шивенхорст. В одном караване с этим паромом шли также паром «Ротебуде», железнодорожный паром «Айнлаге», буксир «Будущность» и целая армада рыбацких ботов. Северо-восточнее острова Рюген паром «Шивенхорст» ввиду технических неисправностей был разгружен и взят на буксир паромом «Ротебуде». Мельнику вместе с десятикилограммовым мешочком пшеничной муки и родственницами удалось пересесть на борт торпедного катера. Катер, перегруженный детским ором и морской болезнью, западнее Борнхольма напоролся на мину и очень быстро пошел ко дну, прихватив с собой детский ор, рвотные спазмы, а также жену и сестру мельника; самому же мельнику посчастливилось вместе с неразлучным своим мешочком взойти на борт и получить стоячее место на палубе курортного пароходика «Лебедь», шедшего из данцигской Новой Гавани курсом на Любек. Больше уже корабли не меняя, мельник Антон Матерн, обладатель плоского уха и сбереженного в сухости мешочка, благополучно достиг порта Травемюнде, желанной суши, материка.

В течение следующих месяцев – история тем временем идет своим ходом, уже заключен мир! – мельнику приходится не однажды то силой, то хитростью отбивать свое наплечное беженское добро от посягательств, потому как вокруг полно желающих полакомиться пирожными, не имея муки. Да и сам он не раз и не два испытывает искушение облегчить свои десять килограммов муки хотя бы на пригоршню и сварить себе липкую, как клейстер, но такую сытную затирушку; но сколько раз ни подбивает его на это вопиющий его желудок, столько же раз левая его рука лупит по развязывающим мешочек пальцам правой. Таким и видит его ползучая, сама с изумлением себя разглядывающая послевоенная немецкая нищета: кривой, тихий, сдержанный человек на полу в залах ожидания, в беженских бараках, в толкучке казенных очередей. Одно ухо оттопырено, тогда как другое, совсем плоское, приплюснуто к голове заветным мешочком с мукой. Там, под мешочком, оно покоится надежно и, на непосвященный взгляд, тихо как мышка.

Когда мельник Антон Матерн где-то между главным вокзалом города Ганновера и хотя и продырявленным, но все еще длиннохвостым конным памятником попадает в полицейскую облаву, затем в участок и – все из-за злополучного мешочка – чуть ли не под арест по подозрению в спекуляции, спасает мельника отнюдь не спешившийся по такому случаю со своего чугунного коня король Эрнст Август, – за него неожиданно вступается некий чиновник оккупационной администрации, бойкими доводами мало-помалу оспаривает его и его десятикилограммовый мешочек у полиции, в ходе этой защитительной речи все ярче обнажая в ослепительной улыбке все свои тридцать два золотых зуба. Мало того что Золоторотик вызволяет Антона Матерна под свое ручательство и берет кривого мельника вкупе с его мешочком под свою защиту – распознав удивительные профессиональные способности этого человека, Золоторотик приобретает для него где-то между Дюреном и Крефельдом, то бишь на плоской равнинной местности, слегка поврежденную мельницу на козлах, крышу которой он распоряжается подлатать, а вот дырявую обшивку крыльев ремонтировать не велит, дабы мельница на ветру зря не крутилась.