Матерн: Что все это значит? С какой стати я тут вместо Иоганна Гутенберга стою? И почему этот публичный допрос называется публичной дискуссией? Какая, к черту, динамика, если я, кому пристало динамично расхаживать туда и обратно, обязан торчать тут между колоннами? Мне, как актеру и фенотипу, Карлу Моору и Францу Моору – «Мудрость черни! Трусость черни!» – мне требуются проходы, внезапные выходы к рампе с весомыми словами, с монологами и потом уходы, заставляющие публику замирать в трепетном ожидании новых грозных выходов! «И не далек тот день, когда я произведу вам жестокий смотр». Вместо этого одна статика и игра в вопросы-ответы! По какому вообще праву меня все эти мозгляки и умники допрашивают? Или, если уж на то пошло: зачем вообще вся эта дискуссия?
Ведущий: Последний вопрос засчитывается.
Дискутант: В процессе дискуссии мы овладеваем информацией.
Дискутант: В любой демократии публичная дискуссия имеет свое законное место.
Дискутант: Во избежание недоразумений: истинно демократическая публичная дискуссия принципиально отличается от католической исповеди, поскольку происходит публично.
Дискутант: Кроме того, было бы в корне неверно сопоставлять наше начинание с так называемыми публичными покаяниями и показательными процессами в ряде стран коммунистического режима.
Дискутант: Тем более что демократическая публичная дискуссия не увенчивается отпущением грехов ни в религиозном, ни в светском смысле; она, скорее, вообще не имеет обязательного финала, то есть, по идее, настоящая дискуссия не кончается никогда, ибо после большой публичной дискуссии мы уже в узком кругу обсуждаем ее результаты и подыскиваем новые интересные предметы обсуждения для следующих публичных дискуссий.
Дискутант: Так, например, после предмета дискуссии Вальтера Матерна у нас на очереди конфессиональные школы, или мы обсудим такой вопрос: «Имеет ли смысл снова вводить льготное налогообложение накоплений?»
Дискутант: Для нас нет запретных тем!
Дискутант: Недавно мы подвергли обсуждению жизнь и творчество философа Мартина Хайдеггера. Полагаю, мы можем смело сказать: оный предмет больше не таит для нас загадок.
Хор дискутантов:
Дискутант: Потому как в принципе, если иметь терпение, все проблемы решаются сами собой. Вот, к примеру, хотя бы еврейский вопрос. Наше поколение такого бы не допустило. Мы бы с этими евреями до тех пор дискутировали, покуда они сами, добровольно и полностью убежденные, не покинули нашу страну. Мы презираем любые формы насилия. И даже если мы прибегаем к принудительной дискуссии, итоги ее самый предмет ни к чему не обязывают: захочет ли он по окончании дискуссии удавиться или пропустить кружечку пива – это его сугубо личное дело. У нас ведь демократия как-никак.
Дискутант: Мы живем, чтобы дискутировать.
Дискутант: В начале была беседа!
Дискутант: Мы дискутируем, чтобы не погрязнуть в монологах.
Дискутант: Ибо так, и только так, выявляются наши социальные связи. Здесь никто не предоставлен самому себе!
Дискутант: Ни теория классовой борьбы, ни буржуазные политэкономические учения не способны заменить классическую модель прикладной социологии, а именно: публичную дискуссию!
Дискутант: В конечном счете техническая эффективность нашего бытийного аппарата зависит от мощных общественных организаций, таких как всемирная организация свободных и всегда готовых к дискуссии дискутантов.
Дискутант: Дискуссия – это постижение основ бытия!
Дискутант: Современной социологией установлено, что в условиях современного массового общества только открытая публичная дискуссия создает предпосылки для формирования зрелой, способной к дискуссии личности.
Хор дискутантов: Мы все – одна дружная, публичная, суверенная, интернациональная, динамично дискутирующая семья!
Двое дискутантов: Без нашей склонности к дискуссии невозможны демократия, свобода и, следовательно, сама жизнь в условиях свободного, демократического массового человеческого сообщества.
Дискутант: Теперь позвольте подытожить.
Хор дискутантов:
Ведущий: Ответ на вопрос предмета дискуссии дан. Мы спрашиваем: у вас есть заявка на дополнительный вопрос?
Матерн: Валяйте дальше. Я уже более или менее разобрался, что к чему, и обедню портить вам не буду.