Собачьи годы

Покуда на задней площадке прицепного вагона кондукторша Тулла Покрифке чиркала что-то в свою путевую книгу, семнадцатилетний юноша неумело курил возле своего покачивающегося картонного чемодана. И только потому, что оба они — она со своей путевой книгой, он с непривычной сигаретой — друг друга знали и даже были родственниками, кузеном и кузиной, и потому лишь, что обоим предстояло сейчас прощанье навсегда, только поэтому трамвай пятого маршрута оказался особенным трамваем, а вообще-то он был трамвай как трамвай и шел по расписанию.

Когда Тулла дала звонок на остановке «Женская больница», она, захлопнув путевую книгу, произнесла:

— Что, уезжаешь?

Харри Либенау, с мобилизационным предписанием в нагрудном кармашке, ответил так, как того неукоснительно требует сцена разлуки:

— Да, и как можно дальше.

Туллина путевая книга, прозаический реквизит, торчала между замусоленными деревянными крышками.

— Выходит, тебе у нас разонравилось?

Поскольку Харри знал, что Тулла на «двойке» больше не работает, он решил, что поедет на вокзал трамваем пятого маршрута.

— Надо подсобить пруссакам. А то они без меня не справляются.

Тулла прихлопнула деревянными крышками.

— А мне казалось, ты вроде на флот хотел?

Харри предложил Тулле сигарету.

— У них там теперь делать нечего, во флоте.

Тулла запасливо сунула «юнону» в футляр своей путевой книги.

— Смотри, как бы тебя в пехоту не запихнули. У них там разговор короткий.

Харри разом обрубил этот диалог, пронизанный скорой разлукой.

— Вполне возможно. Только мне это совершенно безразлично. Главное, подальше отсюда, прочь из этой дыры.

Особый трамвай с прицепным вагоном трясся по длинной и прямой аллее. Пролетали мимо встречные трамваи. Но смотреть на улицу кузен и кузина не могли: синяя краска противовоздушного затемнения ослепила все окна. Так что пришлось им поневоле все время смотреть друг на друга; но никто и никогда не узнает, как смотрела Тулла на своего кузена Харри, когда тот старался наглядеться на нее впрок и про запас: Тулла, Тулла, Тулла! Прыщи на ее лбу почти засохли. Зато теперь она носила свежую шестимесячную завивку, на свои деньги. Коли нет красоты, надо брать чем можешь. Но все еще, по-прежнему и в последний раз, вместе с ней и вокруг нее ехал — от Казарменной площади до Ивового переулка — ее костный дурман, ее запах столярного клея. Сестры из Красного креста о чем-то болтали, наперебой и вполголоса. У Харри был полон рот вычурных, напыщенных слов, но ни одно словечко не могло прорваться, дабы проложить дорогу собратьям. За остановкой «Четыре времени года» он выдавил из себя:

— Ну, а как твой отец поживает?

Но Тулла ответила только передергом плеч и, в своей излюбленной манере, встречным вопросом:

— А твой?

На это и Харри только и оставалось, что пожать плечами, хотя отец его как раз поживал не слишком хорошо: из-за своих распухших ног столярных дел мастер не смог даже проводить сына на вокзал; а мать Харри никогда не выходила из дому без мужа.

Ну ничего, хоть один из родственников будет свидетелем расставания Харри с родными местами — кондукторская форма его кузине очень к лицу. Форменная шапочка задорным корабликом кренится в волнах шестимесячной завивки. На подъезде к Оливскому лесу она извлекает из билетной кассеты две израсходованных билетных книжки:

— Хочешь? Подарок на память!

Харри берет два картонных переплетика, в металлических зажимах которых стопками в палец толщиной торчат корешки оторванных трамвайных билетов. В тот же миг пальцы его снова становятся мальчишескими и оттягивают корешки, чтобы отпустить их с упругим треском. Тулла смеется своим резким и почти добродушным смехом. И только тут спохватывается: за всей этой прощальной трепотней она кое о чем забыла — ее кузен Харри не заплатил за проезд. Пустыми билетными книжками играется, а нормальный билет не берет. И, кивнув на книжки в озорных пальцах кузена, Тулла замечает:

— Можешь забрать, только за проезд все равно платить надо. Один взрослый и багаж.

Сунув кошелек обратно в задний карман, Харри нашел в боковом темно-синем стекле на задней площадке бесцветную прозрачную щелочку; кто-то процарапал ее ногтем в затемнении, чтобы Харри не таращился больше на кузину, а мог напоследок одним глазком посмотреть на панораму приближающегося города. И луна светит, как по заказу. Он пересчитал башни. Все на месте. И все вырастают ему навстречу. Какая картинка, хоть вырезай! Кирпичная готика так утомила его глаза, что они затуманились: неужто слезы? Одна слезинка. Потому что Тулла уже объявила его остановку — «Главный вокзал!» — и Харри уже опустил в карман две пустых билетных книжки.

Только он ухватился за ручку чемодана, Тулла протянула ему свою маленькую ладошку с резиновым напальчником на большом пальце — чтобы легче билеты отрывать и деньги отсчитывать. Вторая ее рука уже ждала на шнурке кондукторского звонка:

— Смотри там, чтобы тебе нос не отстрелили, слышишь!