Собачьи годы

Сквозь эту дверь о двух петлях, чтобы там, на свету, сразу обомлеть от солнца: ибо на лагерном плацу все и вся — в/п Матерн, бараки деревянные и бараки гофрированные, уцелевшие сосны, доска объявлений, испещренная бумажками, два ряда колючей проволоки и терпеливый пес по ту сторону забора — все отбрасывают тени в одном направлении. Вспоминай! Сколько рек впадает в Вислу? Сколько зубов у человека? Как звали древних прусских богов? Сколько собак? Восемь или девять закутанных? Сколько имен еще живы? Скольких женщин ты? Сколько лет сиднем просидела бабка, прикованная к креслу? Что нашептали мучные черви твоему отцу, когда сын мельника спросил у мельника, как кое-кто поживает и если поживает, то чем занимается? Они нашептали, ты вспомни, вспомни, что он совсем осип, и тем не менее день-деньской садит сигареты одну за другой, без передышки. А когда мы играли биллингеровского «Гиганта» в городском театре? Кто исполнял роль Донаты Опферкух и кто играл ее сына? И что написал критик Штроменгер в «Форпосте»? Там было пропечатано, ты вспомни, вспомни: «Молодой и одаренный Матерн запомнился в роли сына Донаты Опферкух, которую, кстати, Мария Бергхеер сыграла с подкупающей грубоватой энергией; мать и сын, две незаурядные и неоднозначные фигуры…» Шьен — кане — дог — кион[337]! Я — отпущен. В кармане штормовки у меня бумаги, шестьсот марок денег, продуктовые карточки и даже дорожные карточки! В рюкзаке у меня две пары кальсон, три сорочки, четыре пары носков, пара американских армейских башмаков на резиновом ходу, две почти новые форменные американские рубашки, перекрашенные в черный цвет, офицерская шинель цвета хаки, неперекрашенная, настоящая штатская шляпа из Корнуэлла, фасон «джентльмен», два американских солдатских сухих пайка на дорогу, фунтовая коробка английского трубочного табака, четырнадцать пачек «Кэмела», около двух десятков дешевых брошюрок издательства «Реклам», все больше Шекспир, Граббе, Шиллер, полное издание книги «Бытие и время», еще с посвящением Гуссерлю, пять кусков превосходного мыла и три банки американской тушенки… Шьен, да я же богач! Канис, где твоя победа[338]? Гоу эхед, дог! Посторонись, кион!

Пешком, с рюкзаком за плечами, Матерн делает первые шаги по песку, который здесь, по внешнюю сторону лагерного забора, утоптан куда меньше, чем внутри. Все, что угодно, лишь бы не чувство локтя! Поэтому сперва к мельнику, но не поездом, пока что нет. Пес за спиной пятится и недоумевает. Камни, настоящие и воображаемые, летят в его сторону, отгоняя его либо на распаханное поле, либо обратно, вверх по дороге. Воображаемые камни его настораживают, настоящие он приносит: голыш!

Четыре километра по песку в направлении Фаллингбостеля Матерн проделывает в сопровождении неотвязного пса. Поскольку проселок петляет полями и не хочет, как надо бы, идти прямиком на юго-запад, Матерн гонит псину напрямик через поле. Кто согласится с тем, что на правую ногу Матерн ступает нормально, не сможет не признать, что на левую он припадает почти незаметно. Все это вокруг было когда-то районом войсковых учений, да так и останется во веки вечные: потрава полей. По сторонам начинается буроватый луг, постепенно сменяющийся лесочком. Встречная просека дарит ему хорошую палку:

— Проваливай, псина! Проваливай, безымянная тварь! Верный, как пес, убирайся! Проваливай, песье отродье!

Не брать же его с собой. Придется пожить без почитателей. Меня-то травили как могли. Да и что мне делать с этой тварью? Воспоминания освежать? Крысиный яд, часы с кукушкой, голуби мира и обделавшиеся стервятники, собаки христовы и еврейские свиньи, ничего себе домашние животные… Проваливай, пес!

И так до вечера и почти до хрипоты. От Остенхольца до Эсселя полон рот ругательств и проклятий, отнюдь не одной только собаке предназначаемых, но вообще всей этой собачьей жизни. На его родине, когда кого-то забрасывали каменьями, с земли поднимали не камни, а голыши. Вот они-то, равно как и комья земли вкупе с палкой, отгонят привязавшуюся животину и того, кто за ней стоит. Никогда еще пес, не желающий покидать того, кого он выбрал себе хозяином, не узнавал столько всего об отношении собак к мифологии; нет такого подземного царства, которое не стерегли бы его собратья; нет такой реки в царстве мертвых, из которой не лакала бы какая-нибудь псина; Лета, Лета, научи, как избавиться от воспоминаний? Не бывает ада без адового пса!

Никогда еще пса, не желающего покидать того, кого он выбрал себе хозяином, не посылали во столько мест разом: и к черту на рога, и в задницу, в Иерихон и Тодтнау. Это кому же и сколько всего он должен лизать? Имена, имена — но он не отправляется ни в ад, ни к черту на куличики, не лижет кого попало, а следует, верный, как пес, за тем, кого сам себе выбрал.

Не оборачивайся — там пес за тобою по пятам.