Собачьи годы

Тот же очевидец наблюдает за Матерном и в Геттингене. Там наш герой, причем без помощи пса, приканчивает кур одинокого почтальона Весселинга, — числом пять штук, — потому что Пауль Весселинг еще в бытность свою полевым жандармом задержал его, Матерна, за участие в уличной драке во французском городе Гавре. В итоге Матерн получил трое суток строгого ареста, а из-за этого ареста не смог поступить на офицерские курсы и стать лейтенантом, хотя и заслужил такое право, доблестно проявив себя во время французской кампании.

Придушенных кур он пару дней спустя продал неощипанными на площади между кельнским собором и кельнским главным вокзалом за двести восемьдесят довоенных марок. Его дорожная казна срочно требовала пополнения, поскольку проезд по маршруту Кельн — Штаде под Гамбургом и обратно первым классом да еще с собакой обходится в кругленькую сумму.

Там, за эльбской дамбой, живет некто Вильгельм Димке с невзрачной женой и глухим отцом. Димке, будучи судебным асессором, в качестве заседателя участвовал в работе чрезвычайного суда района Данциг-Новосад, разбиравшего дело о подрыве боевого духа и оскорблении Вождя — Матерну грозила смертная казнь, если бы военный трибунал округа по ходатайству бывшего командира обвиняемого не принял это дело к своему производству, — так вот, заседатель Димке успел вывезти из Старгарда, последнего места его доблестной судебной карьеры, большую коллекцию почтовых марок немалой, очевидно, стоимости: семейство как раз ее каталогизирует. Изучение типичной среды? У Матерна на это нет времени. А поскольку Димке припоминает множество рассмотренных дел, но дело Матерна никак вспомнить не может, Матерн, дабы расшевелить его память, швыряет в гудящую пламенем чугунную печь альбом за альбомом, напоследок — с пестрыми заветными марками «колоний»: печь ликует, ее тепло расползается по переполненной кланом беженцев комнатенке, под конец она радостно и безвозвратно принимает в свою пасть весь запас клеящей бумаги и пинцетов; но Вильгельм Димке все еще никак не вспомнит. Его невзрачная жена плачет. Его глухой отец отчетливо произносит слово «вандализм». На шкафу сложены на зиму сморщенные яблоки. Ему никто не предлагает. Матерн, пришедший судить, в сопровождении почти безучастного пса, не прощаясь, покидает семейство Димке, чувствуя себя глубоко обиженным.

О, эти вечные кафельные стены мужского туалета на главном вокзале города Кельна! Они помнят все. Они ни одного имени не упустят: ибо точно так же, как прежде в девятом и двенадцатом отсеке красовались имена полевого жандарма и судебного заседателя, теперь во втором отсеке слева аккуратным наколом по эмали отчетливо запечатлены имя и адрес бывшего чрезвычайного судьи Альфреда Люксениха: Аахен, Каролингская улица, 112.

Там Матерн попадает в музыкальные круги. Участковый судья Люксених убежден, что музыка, эта великая утешительница, помогает нам пережить тяжкие и смутные времена. Поэтому он советует Матерну, который пришел судить своего бывшего чрезвычайного судью, прослушать сперва вторую часть шубертовского трио: сам Люксених исполняет партию на скрипке, некий господин Петерсен весьма ловко музицирует на фортепьяно, а барышня Оллинг управляется с виолончелью — и Матерн, успокаивая встревоженного пса, сосредоточенно слушает, хотя его сердце, почки и селезенка уже вскоре не выдерживают и на свой внутренний лад начинают бунтовать. Но после второй части псу Матерна и трем его чувствительным внутренним органам предоставляется возможность насладиться третьей частью того же трио. По завершении которой участковый судья Люксених, как выясняется, не вполне доволен собой и смычком барышни Оллинг:

— Нет-нет, так не пойдет. Попрошу третью часть еще раз. А уж после господин Петерсен, кстати, учитель математики в здешней Карловой гимназии, исполнит для вас «Крейцерову сонату». Я же, со своей стороны, прежде чем мы отведаем по бокалу мозельского, хотел бы завершить вечер баховской сонатой для скрипки. Так сказать, для истинных знатоков!