Собачья старость

– Ей без того счастье привалило: муж живой вернулся. Вдвоём хозяйство припеваючи ведут. Почто их государство тетёшкает, не знает как ещё ублажить? А мы с тобой, горькие сироты, бьёмся в кровь как сороги об лёд. Хребёт ломаем, животы надорвали, в одиночку детишек подымая – хоть бы крошку отщипнули от того, что Николаша имеет. Почто нас забыли? – плачет Римма. – Не по-человечески, не по-божески это. И в святом Писании сказано: обижать вдов павших воинов – великий грех.

– Врёшь ты про Писание, там таких слов нет. А и на здоровье, и бог с ними, с Николашей. Не завидуй чужому.

– У тебя всё на здоровье да бог с ними. Дура ты, не зря блаженной зовут, – разгневается Римма, убежит, хлопнув дверью. А куда друг без друга, на вечерней же дойке встретятся.

Не прошло двух недель, Римма на хвосте принесла новое известие. В ночь с пятницы на субботу к Николаше в огородный домик залезли грабители, избили старика и унесли пиджак с орденами и медалями. Генка всех на уши поднял, из Москвы корреспондентов назвал. Теперь точно седьмую квартиру дадут.

– Да погоди ты про квартиру. Как сам Николаша-то?!

– Вроде ничего, от больницы отказался. Личико изукрасили, а так ничего. А ограбил знаешь кто?! Бомжик в «Жаворонке» в заброшенной сторожке жил – у него под матрацем все награды и нашли. На рынке небось думал загнать и пропить. Люди чуть самосуд не устроили, да милиция отбила. Бомжик плачет, клянётся: мол, ему медали-ордена под матрац подбросили, пока его дома не было. А кто поверит?.. Говорила тебе, Афоня, не привечай этого бомжика.

Бабка Афанасия охала:

– Я его давно не привечаю. Так, когда супчик оставался, заносила. Это тебе он подрядился забор латать, забыла? Стой-ка, постой… С пятницы на субботу. Так ведь в пятницу он тебе забор закончил, ты ему угощенье сделала. Ночевать в сарайке оставила – он на карачках не мог уползти. Ругалась ты ещё. Да ты ж его на замок заперла?! Боялась, что очухается и стащит, что плохо лежит. Да и лез к тебе, бесстыжий, ты ещё плевалась? Когда ты отперла-то его?

– В де… десять часов, утром. – Римма обескуражено, тяжело ворочала мозгами, прикидывала, сопоставляла факты. По всему выходило, что бомжик во время ограбления мирно спал в её сарайке. Сопоставила факты окончательно – и взвыла: – Ой-ой, Афонь… Хоть режь меня – не пойду заявлять, боюсь. Затаскают. И ты молчи, не ввязывайся. Чего на меня так смотришь?

– Пойдёшь. Вместе пойдём. Нечистое тут дело. Бомжик-небомжик, а тоже живой человек.

– Не пойду! – взвизгнула Римма, неожиданно для старухи прытко вскакивая. – Праведница выискалась. Тебе надо, ты и иди. Иди, иди, давно по бошке не получала. Никто тебе, дуре блаженной, всё равно не поверит. Припадошная. А я от всего открещусь: не видала, не слыхала.

Через полтора месяца в районном суде состоялся показательный процесс над гражданином без определённого рода занятий, по кличке «Бомжик». Приговор – пять лет строгого режима – был встречен аплодисментами. Показания соседок, престарелых гражданок А. и Р., о мнимом алиби «Бомжика» судом во внимание не приняты ввиду их (показаний) путаности и противоречивости, что объяснимо преклонным возрастом и слабой памятью свидетельниц.

Николаша к 9 мая получил седьмую квартиру, где, не прожив двух дней, скончался от пережитого стресса.

Каждый год в День Победы бесплотные, высохшие Афанасия и Римма по-прежнему поминают мужей. Они давно не плачут. Как выражается Римма, «слюней не хватает поминальный пирог смочить, какие слёзы».