Собачий архипелаг

Тунелла – это именно охота на тунца, а не лов. Корни ее теряются в глубине веков и отражены во множестве легенд. Это первобытная практика народа, привыкшего к охоте на водоплавающую дичь, которого природные катаклизмы, войны или голод вытеснили на морское побережье, где он постарался применить и сохранить имеющиеся у него охотничьи навыки.

В этом, по-своему уникальном, виде рыбной ловли, которого больше не существует нигде в мире, лодки располагаются в строго определенном порядке, характерном, скорее, для охоты, когда загоняют крупную дичь: оленя, зубра или бизона. На каждом судне мужчины трубят в длинные деревянные трубы каффэны, одним концом погруженные в воду, и стучат по их корпусу древками гарпунов. Цель – спугнуть эхом этого невообразимого шума косяки рыб и направить их в заранее определенную зону, куда постепенно сходятся все лодки, таща за собой большие сети с балластом.

На это действо уходит несколько дней. Его называют «битье моря». Самым опытным рыбакам удается почувствовать реакцию моря, подвергнутого этому испытанию шумом. Тогда они говорят, что оно ощетинивается, подставляет спину, дрожит, затаивается, неистовствует, хитрит или сжимается, в зависимости от того, о чем догадываются эти люди по поведению моря, но главное, по поведению рыбы, напоминающей гигантские торпеды, – красного тунца[16]. Тунец – это эмблема, царь-рыба. Матрица рыбы, вышедшая из-под руки первого, кто попытался ее изобразить. Безупречный росчерк, детский рисунок, чистый, без отрыва карандаша, безошибочный. Совершенная линия, прочерченная рукой гения.

На коже тунца нет чешуи[17]. Это – готовый фюзеляж. Когда его режут, он кажется деревом. У него человечий глаз, который вас осуждает. Плотное мясо тунца напоминает мышцу воина. Раненный, он сохраняет достоинство. Смерть приходит к нему нескоро. Когда стая из сотен особей стремительно скользит, увлекаемая течением, в прозрачных глубинах, то солнце, что норовит прощупать чрево моря как можно глубже, натыкается на свинцово-серые спины. В отличие от саргана, рыбы-сабли или барракуды, которые используют свет как музыкальный инструмент, создавая что-то вроде водного органа, чья отдаленная мелодия порой достигает нашего слуха, тунец поглощает солнечные лучи, никогда их не отражая. Он вспарывает водную толщу подобно лемеху плуга. Молча бороздит море, прокладывая свой безупречный путь, словно снаряд, выпущенный невидимой пушкой, находящейся где-то в необозримом далеке.

Тунелла – это и выражение почтительности, с которой люди относятся к тунцу, и его величественная смерть. На арене, образованной лодками, которые после долгих дней и ночей наконец сходятся вместе, загнав в образовавшийся круг огромные косяки тунцов, разыгрывается последний акт драмы.

Загнанные в ловушку огромные рыбины сталкиваются друг с другом и выпрыгивают из воды, устремляя массивные тела к небесам в надежде улететь. Люди с лодок бросают гарпуны, которые впиваются в их упругую плоть, а иногда просто скользят по стальной блестящей коже, даже не ранив их. И тогда кажется, что перед тобой сцена первобытной охоты, напоминающая наскальную живопись.

Параллель между древним действом и тунеллой еще очевиднее оттого, что обычай предписывает рыбакам в момент прохождения последнего круга ада быть одетым лишь в широкие штаны из белого хлопка – рунелло, – напоминающие набедренную повязку – длинную полосу ткани, обернутую несколько раз вокруг талии и пропущенную между ногами. По мере того как загарпуненные тунцы перебрасываются на лодки, по мере того как льется их кровь, тела рыбаков и пространство, огороженное со всех сторон судами, краснеют до такой степени, что даже белый и синий цвета бесследно исчезают.

На смену чудовищному бурлению, этому кипящему котлу, где бьются рыбины, не догадывающиеся, что спасение возможно – стоит лишь нырнуть поглубже, – бурлению, предшествующему моменту казни, которое словно исходит от жаркого костра, пылающего на дне пучины, приходит сильнейшее, жестокое опьянение, вызванное обилием крови и близостью смерти.

Рыбаки убивают в неистовом головокружении, длящемся многие часы, завороженные своими механическими жестами и криками, что они испускают, придавая себе смелости, и, конечно, звуками от ударов плавниками, которые, проникая в головы, истребляют мысли, уничтожают сознание и все эмоции.

Тунцы гибнут один за другим, умирают их мощные тела, неподвижные, лишь изредка шевелящие хвостами, и оставшиеся неповрежденными зрачки встречаются с взглядом рыбака, которого они уже не в состоянии увидеть. Трупы весом в центнер обретших наконец свободу тунцов перебрасывают в лодку, где они валяются, еще полные горячих соков, как бревна – бывшие деревья только что выкорчеванного леса.