Собачий лаз

Закрыл глаза и передо мной, будто из тумана, вышли - скала с железной цепью, помост со свинцом и, кругом, эфиопские воины. Они держали самого меня в цепях. Тут подходил царь эфиопский, выкатывал глаза, величиной с фонари, кричал и брызгал слюной: "Откажись от Наташи!". Цепи резали тело, но было так сладко. Отвертывался от царя. Дурак он, - хоть и царь. Царь пуще сучил кулаками, скрипел зубами, как скрипят наши большие ворота, и орал очень сердито: "В котел!". Ну, что ж!.. Шел к котлу и улыбался. Одна мысль одолевала - будет от меня вонять противно горелым жиром, как от сусок. Свинчатки всегда здорово воняют и шкварчит жир в них от свинца.

Бабушка зевнула и перекрестила рот:

- Царица небесная, и за что мучения такие?

Посмотрел, как слезятся у бабушки глаза и сладостно подумал:

"За Наташу. Еще и не то... Только бы перед котлом поцеловать ее, как святой Евстафий целовался с женой. Потом все равно... Пусть узнают все, что Еремей Онуча - совсем другой человек... И ничего не боится..."

- Еремушка, ты плачешь?

- Бабушка!

- Ну, иди, иди, - вытру глазки.

Сердито вскочил:

- Сорок мучеников не плакали, и я тоже... подавно...

Бабушка качала головой, соглашалась, но дед насмешливо заводил бельмы:

- Ерой!

- Скопидом... Бабушка! Найду... вот найду твой гаман... Схоронил, а!..

Ехидный он и, верно, где-то по ночам хоронит деньги.

Калиткой хлопнули; на дорожке показался Колька. Он несется вприпрыжку, на ходу сосет шоколад. Должно быть, именинник у них. Мчимся в сад.

- Колька, полезем на акацию!

- Давай навыворот.

- Сперва с'едим арбуз. Ладно?

- Ондал.

Добыли арбуз, обвязали веревкой, втащили за собой на акацию. На большом суке, у самой верхушки, прилажен помост из дощечки. Полоснули ножом по арбузу. Колька выложил конфеты. Хорошо! Стреляем друг в друга скользкими арбузными семечками. Отсюда вижу псаломщика. Оттопыривая зад, он идет мимо шведовского двора и вертит тросточку мельницей.

- Стрельнуть бы ему в нос.

- Чего ходит... рыжий?..

Колька хихикает. По двору прошла Наташа и прильнула к заборной щелочке. На крыльцо вышла Колькина мать, а Наташа отошла от забора, что-то говорит матери и вьет косу на плече. Псаломщик все ходит по улице, по самому припеку, крутит задом и тросточкой.

- У ваших именины?

Колька смеется:

- От псалома полтинник...

- Псалома?.. Полтинник...

- Ну, да.

- За что?

Колька постучал скибкой о ветку.

- Перехватил на улице и говорит: "передай письмо сестре, чтобы никто не видал, - дам полтинник"... Вот и купил на весь у Семикобылина.

- Ты... передал?

- Ладереп.

Колька засунул палец в рот, достал комок шоколада, осмотрел, засунул поглубже:

- А что, жалко? Письмо розовое.

- И передал?

- Ладереп.

- "Ладереп"!.. Почтальон!.. Ско-от!..

Дал скибкой арбуза в морду, в раскрытый рот.

- Ты... а... а...

- Пошел, пош-шел!

Схватил за шею, тряхнул. Колька позеленел со страху, скользнул вниз, с ветки на ветку, с ветки на ветку... Вместе с ним летели куски арбуза, конфеты... С нижней ветки Колька сорвался, плюхнул. Отбежал к калитке и оттуда показал кулак:

- Посиди, посиди... Всем расскажу... Посиди... Ону-ча-а!..

"Вот чего Конон крутит по улице. Спустить бы его с акации! Покрутил бы! Письма пишет с духами. Только и знает перед попом - "госмил-госмил-госмил"... Такой святой, а здесь... Покрутил бы..."

IV.

Близки уже голоса. Забиваюсь в угол сарая, за старое корыто. Дед сидит на кровати и медленно жует сухарь, а белые глаза будто смеются. Голоса у двери. В щелочку корыта видно, как в сарай входит рыжий псаломщик, а за ним сердитая мать.

- Здесь жених?

Обмираю. Выдаст слепой, выдаст ли? Дед, медленно разжевывая, молча тычет пальцем в корыто. Мать поспешно запирает сарай изнутри, пронзительно кричит:

- Господин псаломщик, что же это такое? Что же делать остается, что-о!.. с этим божьим наказанием? Что-о? Копилку разбил... Копилку, а?..

Конон, как на клиросе, вытянул шею, отставил зад и козлетоном орет:

- Ухажор, - а!.. Ухажор, - а!..

Дурацкое слово действует на мать, как кипяток; она багровеет и визжит:

- Паршивец!.. Пар-ши-ве-вец!..

Дольше сидеть нечего. Вскочил и - головой в юбку:

- Мои деньги, не украл, - мои! Сама дала копилку. Сама!

- Духи по-ку-пать?.. Ду-у-хи?.. Сичас давай!

- Убей... ну... убей... Ну...

Мать взвизгивает, как свисток заводский:

- Во-ор!.. Коли его!.. Приколи...

Голова псаломщика, по-бычачьи, нагибается, глаза наливаются кровью. Страшен, как эфиопский царь. Усы вырастают, шевелятся, норовят вонзиться мне в живот. Хватаюсь за концы усов руками, стараюсь сломать, согнуть, но они, как железные, как остроги для щук. Увильнул, отскочил, взлетел по лестнице на балку, под самую крышу. Конон тоже вырастает под самую крышу, а усы медленно направляются мне в грудь.

- Бабушка, бабушка!..

Глухо. Если нырнуть в собачий лаз, под дверью, то спасусь. Думать некогда, - прыг! - вниз, мимо ног матери, в дырку... Уже воздух пахнул в лицо, но в спину вонзается ус медленно, насквозь.

- Бабушка, бабушка!..