Собачий лес

Качало, как в гамаке. Гретель несла меня на руках. Я хотел вырваться и не смог. Сидевшие на ветках куклы смотрели с сожалением. Снова был вечер. Собачий лес медленно редел. За соснами до горизонта блестело озеро, заполняло голубым светом землю и небо.

Гретель усадила меня на берег рядом с полной девочкой, которая была напугана и долго молчала. По добрым монгольским глазам ее, по вздернутой верхней губе я узнал Адини.

На вид ей было лет семь.

– Сегодня мне девять, – ответила на мои мысли Адини. Голос ее подрагивал от волнения, но она говорила так же вежливо, как и моя тетка, когда собиралась пропесочить по первое число. – Здесь мне всегда девять.

Для девяти лет она была слишком маленькой.

– Принцессы – это обязательно кто-то маленький. – Адини на мгновение зажмурилась, вытянула трубочкой губы, и солнце чуть поднялось над дальними горами, чтобы попробовать закатиться за них еще раз. – Но зато мое доброе королевство очень большое. Я даже не знаю, где оно заканчивается.

Все, о чем помнила Гретель, было королевством Адини. И границы его все время менялись.

Я слышал, как за стоявшим на опушке Собачьего леса домиком убежавшая из своего холма корова жевала сочную от воли траву. Весело лаял Кунгур. Лара Воскобойникова и дурканутая Ленка кидали ветку, а Кунгур приносил ее и прыгал вокруг них в ожидании нового броска. Доктор Свиридов тоже был там. Он сидел, привалившись спиной к аккуратному заборчику, и думал о Зое Михайловне. А еще я знал, что если обойду дом, то обязательно увижу тебя. Но я остался сидеть.

– Ничего, если кто-то умирает. Потом его можно воскресить, – сказала Адини. – Гораздо хуже, когда воскрешать совсем не хочется.

Я не стал спрашивать, что не хочет воскрешать Адини, но она все равно принялась шевелить губами, загибать пальцы, чтобы ответить на мой не вопрос. И очень скоро сбилась со счета.

– Нельзя было обижать Гретель, – сказала она. – Вчера я изменила ее память, и, когда ты пугал ее, она уже забыла все страшное. – Адини помолчала, подбирая слова. – Мы то хорошее, что мы помним. Мне так папа сказал. А ты… Ты очень древний. Ты запомнил столько скверного, сколько никто запомнить не может.

Я вдруг почувствовал, как картинки продолжают наполнять мою голову с такой скоростью, что нельзя рассмотреть каждую. Я видел все без помощи Гретель и Адини. Память приходила ко мне из воздуха, вращения Земли, движения звезд. Крохотные люди, забытые города, падавшие с неба камни. Я был огромен, как гора, и голоден так, что еле сдерживался, чтобы не сожрать весь мир, как кусок хлеба с подсолнечным маслом. Тишина инеем оседала на моей коже. Я знал, кто убил Ленку, доктора Свиридова, тебя, но уже не мог никого спасти. Я больше ничего не хотел.

– А ты нам очень нравился. Ты так замечательно считал, – печально сказала Адини. – Мы хотели защитить тебя от всего плохого и от того, кого мы никак не можем увидеть. Лена даже придумала тайный знак, чтобы ты мог нас вызвать. Но все пошло́ как-то не так.

От расстройства лицо Адини стало пунцовым, и мне пришлось сделать усилие, чтобы погладить ее по голове:

– Что же я умер?

– Нет, – сказала Адини, когда успокоилась. – Но когда зайдет солнце, мы будем собираться, и ты останешься совсем один. Раньше я хотела взять тебя с собой, а теперь не возьму.

Легкая волна Штарнбергского озера гладила пятки. Солнце катилось за крохотные снежные вершины, что теснились на дальнем берегу. Последние лучи скользили по воде, по уже поднимавшейся из глубины ночи.

Гретель сидела рядом и улыбалась мне. Она могла улыбаться чем угодно, даже намокшими в озерной воде ногами или черным ожогом на щеке. Гретель стала почти новой и похорошела. Но ожог остался. Адини снова изменила ее память к лучшему. Гретель забыла нашу последнюю встречу. Она больше не боялась ни огня, ни шипов.

Адини снова зажмурилась и немножко подняла солнце. Я понял, что она не хочет оказаться в темноте рядом со мной.

Хруст лопнувшего секретика разбудил меня. Большая круглоголовая тень легла на стену. Мне показалось, что я слышу клац серебряного зуба доктора Свиридова и свист сабельки Хаджи-Мурата, которые пытались меня защитить. Я уже почти забыл о них, как будто все это случилось тысячу лет назад.

На подоконник опустились темные руки. Человек подтянулся и оказался твоим отцом, свист сабельки – его дыханием, а круглая голова – тенью от фуражки.

– Говорила ж Галя, чтоб окно закрыл. – С трудом забравшись в комнату, он запахнул занавеску и в темноте шагнул к моей кровати.

Я сел. Попытался нащупать на полу тапочки, но так и не нащупал. Вспыхнувшая лампа на мгновение ослепила меня, осветила тумбочку, утянутый портупеей живот. Твой отец наклонился и оказался так близко, что запахло тобой.

На освещенный край тумбочки твой отец поставил Ленкины сандальки.