Собачий царь

Два года с тех пор в омуте холодном Зина пряталась, чёрную лебедицу обиды в груди таила. Не хотелось ей по берегам шалить, платья у стирающих отнимать. Разговоры соседок крикливых, споры бывших подружек из городка не особенно тянуло подслушивать. Ничего она не хотела знать. Летом жарким, в одиночку соскучившись, загорающих на берегу припугивала, по воде ладошкой легонько прихлопывая, осыпая бусами брызг сверкающих. А когда сварливая тоска нападала, завывала Зина ночью на отмели. Под ивой плакучей тихонько хныкала. Патлы перепутанные пятернёй раздирала. В воду омута, будто в старинное зеркало, долгими часами пялилась, с бессердечным прошлым спорила, с настоящим смириться не умела. И ныряла в отчаянье на глубину, лентами водорослей опутанную. Находила там в песке лодку злосчастную. Сидела на ней неделями, колени к подбородку прижав, щук по бокам перламутровым поглаживая, в переливчатую даль всматриваясь. И обиду свою жгучую помнила.

Дни над озером перекатывались. Ночи зимние махали сизыми крыльями. Поезда товарные вдалеке громыхали. Кричали по утрам в деревеньке на том берегу петухи. Осыпались золотые блестки, ивовые листочки в воду. Девки смазливые из городка в озере полоскали полотенца да скатерти. Парни бритые, вернувшись из армии, с брызгами и воплями в прохладу прыгали. И ловил хромой рыбак Афанасий на червя, на мотыля и ещё иногда сетями окуней да плотвиц. А потом, ближе к нынешней осени, вдруг с чего-то очнулась Зина, от озёрной одури ни с того ни с сего встрепенулась. И решила: в Москву надобно. Перемётного Башляя отыскать. В глаза его блудливые заглянуть. Сердце его прочесть, понять, как же это так, отчего это всё. И решила она ещё сильней: в Москву надо!!! От обиды чёрной избавиться. Холод озёрный по дороге выдохнуть. Из груди да по равнине бескрайней невзгоды выплакать. Кто знает, может быть, не зря испокон веков рассказывают: кем в столице Залесской покажешься, кем тебя в Москве люди быстрые да хваткие сочтут, та ты и есть на самом деле, той ты и будешь, с тем тебе и жить до скончания века».

Проникся Посвист молчанием озёрным. Многое чего из него сумел вычерпать. Головой качал, призадумавшись. Между тем всё чаще вырастали из-под земли, вдалеке и вблизи среди полей голодных и лесов холодных манки-городки. Выглядывали из-за холмов, окутанные пуховыми шалями туманов. На ночлег зазывали, тишину обещали. Нерешительно топтались у реки, покуривая сигарки заводских труб. На дорогу глядели с надеждой, себе под нос гудели. И светилась среди домов вышка, обещая ласковый вечер, сулила, что на центральной площади будет ворковать баян. Не спешил старый Посвист узнать, кто на том баяне будет играть, по кнопочкам чёрным постукивать, весёлые песни растягивая. Не сворачивала с дороги «Чайка». И тонули манки-городки, как огромные сундуки, среди лесов густых и полей пустых.