Собака Баскервилей из села Кукуево

Жена Герасимова, конечно, рыдала, заверяя, что Павел Олегович никому не причинил зла, его любили все работники, он многим помогал, был отзывчив и добропорядочен. Я сочувствовал вдовьему горю, подавал воду, произносил какие-то невнятные слова, подобающие случаю, а сам мрачно думал, что даже эту несчастную молодую женщину пока нельзя вычёркивать из списка возможных подозреваемых, потому что наследство выходит солидное: огромная пятикомнатная квартира, соединенная из двух, два автомобиля — Жигули «Нива» и почти новенький, годовалый Фольксваген «Гольф», загородный дом с большим обустроенным участком, собственно бизнес, наверняка ещё какие то деньги на счетах в банках, и другие ценности, о которых нам — следствию — пока неизвестно.

В целом картина вырисовывалась довольно банальная, основные версии традиционны: убийство из личных или корыстных побуждений, совершенное кем — то из родственников, знакомых, друзей погибшего; устранение конкурента по бизнесу; убийство в ходе вымогательства рэкетиров; случайное убийство из хулиганских побуждений. Возможны были и иные, менее вероятные мотивы, такие как устранение нежелательного свидетеля, национально — религиозные побуждения и т. п. Это, конечно, не все версии, только основные. Странным казалось то, что куда-то пропала собака, с которой отправился на прогулку потерпевший — американский стаффордширский терьер Фред, палево-жёлтого окраса с чёрной масочкой и белым пятном на морде. Еще в руке у покойного был обнаружен поводок зеленого цвета, синтетическая лента, но криминалист с судмедэкспертом после осмотра сразу сказали, что удушение производилось шнуром круглого сечения с чёрными волокнами. Перерыв весь снег рядом с телом убитого, включая вытоптанную ногами дорожку, мы не нашли ничего похожего на такой шнурок, получается убийца предусмотрительно унёс его с собой. Это было плохо. Если мы бы нашли шнур, это могло существенно облегчить изобличение виновного, ведь на верёвке могли остаться микрочастицы кожи убийцы. Но, увы, мы пока были лишены этого весьма ценного доказательства.

Обо всём этом я поведал вечером любопытному Зосимычу, попыхивающему неизменной «Примой», услышал в ответ, что «Да, итима, тут то ещё дельце будет», а затем, сердечно распрощавшись с товарищем, отбывающим домой по случаю окончания уже больше часа назад рабочего дня, остался в одиночестве оформлять материалы уголовного дела, которые разношерстной стопкой листов громоздились на углу моего стола. Кое-что требовалось допечатать, затем сшить листы в папку, но на это сил уже не было, к тому же опера привели на допрос соседей погибшего, которые, как всегда, ничего не знали, но подлежали расспросу на предмет возможных семейных ссор и прочих бытовых обстоятельств жизни покойного.

Допросы — довольно изнурительная штука, если не подходить к их проведению поверхностно и небрежно. Человека, попавшего в обстановку казённого действия со всей атрибутикой в виде государственных людей, удручающих кабинетов, протоколирования, предупреждения об ответственности, разъяснения прав и обязанностей, надлежит сначала разговорить (что само по себе не всегда легко) с тем, чтобы он перестал осторожно подбирать каждое слово и экономить в изложении фактов. Затем следует тщательно просеять те обильные сведения, которые посыплются в прореху обороны и замкнутости свидетеля, когда тонкой струйкой ручейка, а когда и бурливым потоком информационной реки.

Одновременно нужно успевать, как я уже упоминал, протоколировать всё так, чтобы изложение было близко к тексту, но укладывалось в формат и стиль протокола. И это ещё не всё. В идеале нужно, вовремя сориентировавшись, ввернуть в допрос несколько проверочных вопросов с тем, чтобы убедиться, не врёт ли уважаемый, не попутал ли чего нечаянно, не позабыл ли. Итак, стало быть, пришлось потратить на допросы двоих свидетелей аж целых три часа.

Я положил последние протоколы в папку, закрыл её и сунул в ящик стола. Ключей от сейфа у меня всё равно не было, куда же мне её, с собой, что ли, брать. Туда же отправился бумажный пакет с доказательствами — вещами, обнаруженными на теле убитого, скреплённый бумажной печатью за моей личной подписью. Затем я закрыл кабинет ключом, который изготовил себе по совету всё того же Зосимыча. Кабинет наш не опечатывался — так уж было тут заведено. Я вышел на улицу, вдохнул морозный, но совсем не показавшийся мне холодным воздух и с наслаждением закурил.