Собака-оракул

— Такой же, как эта, — ответил Фьенн. — Я заговорил об этой истории из-за вашего замечания: вы сказали, что не верите, что можно верить в собак. Та собака — сеттер, довольно крупный, по кличке Нокс. По-моему, его поведение было еще таинственнее, чем само убийство. Как вам известно, поместье Дрюса расположено на берегу моря. Мы прошли вниз по берегу около мили и потом вернулись другой дорогой. По пути мы миновали очень любопытную скалу, известную по всей округе под названием Скалы Судьбы. Это, в сущности, огромный камень, неустойчиво лежащий на другом, поменьше — малейший толчок может опрокинуть его. Скала не очень высока, но очертания ее довольно мрачные и необычные — по крайней мере они показались мне такими; на моих спутников же скала, по-видимому, не произвела никакого впечатления. Возможно, что я уже начал ощущать некоторую сгущенность атмосферы, ибо я стал торопить моих спутников домой, чтобы не опоздать к чаю. Ни у меня, ни у Герберта Дрюса не было часов, и мы окликнули его брата, который отстал от нас, чтобы закурить трубку под прикрытием живой изгороди. Он громко крикнул нам: «Двадцать минут пятого!» И голос его прозвучал как-то странно в сгущающихся сумерках: казалось, что он возвещал о чем-то ужасном. Беспечность его как бы еще усиливала это впечатление. Впрочем, так это всегда бывает с предзнаменованиями. И действительно, часы сыграли в тот день поистине зловещую роль. Ибо, согласно показанию доктора Валантена, бедняга Дрюс был убит как раз около половины пятого.

Ну-с, дальше… Мы решили, что в нашем распоряжении есть еще десять минут, и пошли побродить по берегу. Ничем особенным мы там не занимались бросали камни и палки в воду и заставляли собаку плыть за ними. Но мне лично сумерки казались зловещими, а тень от Скалы Судьбы угнетала мое сердце, точно свинцовый груз. И вот тут-то случилось самое удивительное. Нокс только что достал из воды тросточку Герберта, и Гарри бросил свою туда же. Собака опять бросилась в воду, но через несколько минут, как раз в половине пятого, устремилась обратно к берегу, вылезла из воды, остановилась перед нами, внезапно подняла морду и издала самый горестный вой, какой мне когда-либо приходилось слышать.

«Что случилось с собакой?» — спросил Герберт, но никто из нас не мог ответить. Наступило молчание, длившееся еще долго после того, как жалобный вой собаки замер на пустынном берегу. А потом это молчание было нарушено. Клянусь вам жизнью, оно было нарушено заглушенным женским воплем, донесшимся к нам из-за изгороди! Мы тогда не знали, что означает этот вопль, но мы узнали впоследствии. Этот вопль издала девушка, когда она увидела труп своего отца.

— Вы забегаете вперед, — спокойно сказал Браун. — Что случилось потом?

— Сейчас я вам скажу, что случилось потом, — ответил Фьенн с мрачным воодушевлением. — Когда мы вернулись в сад, мы первым делом натолкнулись на стряпчего Трейла. Я его вижу, как сейчас, с его черными бакенбардами, в черном цилиндре, на фоне голубых цветов, подступающих к беседке; в, как сейчас, вижу я вдали зловещие очертания Скалы Судьбы на фоне заката. Лицо Трейла было в тени, но, клянусь богом, я видел, что он улыбается, скаля белые зубы.

Как только Нокс увидел Трейла, он кинулся вперед, остановился посередине аллеи и начал лаять на него бешено, надрывисто, злобно, как бы изрыгая проклятия, почти членораздельные в своей лютой ненависти. И Трейл съежился и побежал по аллее, обсаженной цветами.

Патер Браун вскочил на ноги, охваченный удивительным нетерпением.

— Стало быть, собака уличила его? Так? — крикнул он. — Собака-оракул обвинила его в убийстве? А вы не спросили авгуров, как выглядели жертвенные животные? Я надеюсь, что вы не преминули произвести вскрытие собаки и освидетельствовать ее внутренности? Вот они — те научные доказательства, к которым прибегаете вы, проклятые гуманитарии, когда вы хотите лишить человека жизни и чести!

Фьенн несколько секунд глядел на него разинув рот. Наконец он собрался с духом и пролепетал:

— Позвольте… что случилось? Что я сделал такого?

В глазах Брауна снова появилось выражение робости — робости человека, который налетел в темноте на фонарный столб и боится, что ушиб его.

— Простите, пожалуйста, — промолвил он с искренним огорчением, — я в отчаянии. Простите мне мою грубость.

Фьенн поглядел на него с любопытством.