Собака Раппопорта

Это была та самая алкогольная бабушка, которую читатель, возможно, помнит из первой истории о Хомском и Ватникове, когда эта женщина выла и стонала в коридоре, пытаясь расчесать себе ногу и освободиться из аппарата Илизарова: перелом был сложный. Ее, как опять-таки помнит читатель, с большим трудом перевели в заведение, где ей по образу жизни и мыслей было самое место, но там произошло небольшое чудо: бабушка мобилизовалась, собралась с иммунными силами, синтезировала в себе необходимое количество белка и поправилась. Нога у нее зажила совершенно, но в заведение ее перевели и держали, конечно, не из-за ноги, а по другой причине. Режим соблюдали строгий, но не особенно, не вплотную приближенный к тюремному, а старики на самом склоне лет нередко обнаруживают склонность к бродяжничеству, для этого придумали даже специальное слово: дромомания. И бабушка просто сбежала из заведения, ушла, и никто не понимал — как. Оковы упали, темница рухнула, и возле самого входа сидела на ящике из-под картошки пригорюнившаяся свобода.

Бабушка немедленно восстановила былую житейскую активность и села в троллейбус. Там она пустилась в монолог:

— Я-то этого парня хорошо знаю, а его никто не знает, а я хорошо знаю. Прямо нечистый как прилип, так и не отцепится. Лицевой счет за электроэнергию пусть лично мне в руки приносят, а не присылают откуда-то. Что за баба такая взялась? Откуда она? Она-то у меня тряпки и ворует, Димка глупый был, но теперь поумнел, надо бы ему этими тряпками всю рожу…

Пассажиры темнели лицами и зажимали носы; бабушка беззаботно несла себе ерунду о вороватой женщине, сожительнице Димки — да ведь и с Генкой она жила, змеюжина, и еще к ней ходил майор, в пятидесятые годы…

Бабушка благополучно доехала до кольца и начала новый круг. Этого билетерша уже не стерпела; завязалась жестокая свара, ибо у бабушки не нашлось, ясное дело, ни денег, ни документов, ни даже проездной карточки, что вообще не лезло ни в какие ворота. Ее стали бережно выпроваживать; к сожалению, троллейбус еще не завершил торможение, когда она ступила на тротуар, и ее многострадальная нога немедленно переломилась во всех прежних местах, прямо по костным мозолям. О невозможности чего не раз напоминала отечественная и зарубежная травматологическая наука. А потому ее доставили в "Чеховку", где повторилось все, как встарь: острое отделение с операцией, реабилитационное отделение Васильева, физиотерапия… Бабуля, как и все, попивала тайком и в открытую, слыла активной свидетельницей пятиногой собаки, но шла на поправку быстрее, чем в прошлый раз, и вот уже не только лежала и выла — ковыляла в своем аппарате, посещала разнообразных специалистов, которые спешили назначить ей какие-нибудь безобидные и ни к чему не обязывающие процедуры.

И вот она наткнулась на старого Зобова, которого сразу признала и ни на секунду не усомнилась, что он попросту пьян. Она ударила его клюкой и толкнула ногой, заключенной в железные кольца со спицами.

— На завтрак пора! — заорала бабушка.

Зобов не шевельнулся, и она начала сомневаться в достоверности обстановки. Зобов ли это? Да нет же, это Димка! Димкина сука довела-таки мужика до цугундера! Но откуда же в "Чеховке" взяться Димке? Да оттуда же, откуда берутся все… Бабушка окрепла настолько, что управилась с мертвым телом, перевернула его на спину: нет, это все-таки Зобов — но почему же он так странно молчит?

Она заползла в первый попавшийся кабинет и нажаловалась на неподвижного, имея в душе тревогу и страх. Пустынное отделение вдруг забелело халатами, и кто-то могущественный властно распорядился: ничего не трогать! Командный голос д'Арсонваля узнали все.

Красавец-начмед склонился над трупом и медленно обошел его, потом приказал включить дополнительное освещение. Коридор еще не успели вымыть, и можно было рассчитывать на следы. Явился Николаев; он взялся за сердце, когда до него дошло, что случилось.

— Милицию надо, — сказал д'Арсонваль.

Но Дмитрий Дмитриевич резко воспротивился этому. Он хорошо помнил убийство, которое милиция уже расследовала в "Чеховке", и опыт общения с ней ему чрезвычайно не понравился. От тюрьмы да от сумы не зарекайся, но Николаев зарекся: пускай вся больница провалится в тартарары, но следственных действий на ее территории больше не будет.

— С какой же это радости? — зашипел он змеей. — Это не старинный зал, где развратные аристократы собрались, чтобы совершить убийство! Это больница, место смертное! Вы посмотрите на его синие губы, да и вообще… Столько пить, сколько он пил — я удивляюсь, как он вообще жил… В морг его, да немедленно вскрыть!

Д'Арсонваль почтительно поклонился и снял трубку местного телефона. Но прежде предупредил:

— Возможно, старик разбил себе голову, а это травма, тут без милиции не обойдемся…