Собака Раппопорта

Зобов, распростертый на столе, несколько изменился по сравнению со вчерашним днем, когда он еще живой и сравнительной здоровый шел подышать предположительно горным воздухом. Он выпрямился, вытянулся, одновременно умудрившись уменьшиться, и полностью раскрылся во внутреннем отношении, до самого позвоночника; между распахнутыми ребрами были напиханы тряпки. Лица у Зобова не было, оно, содранное в тряпочку и скомканное, спускалось на грудь, словно маленький фартук. На месте лица краснела оголенная, вишневого цвета лобная кость, побивавшая своей внушительностью другие лицевые кости, помельче.

— Причина смерти — инсульт, — бесцветным голосом объявил Величко. — Пациент — хронический алкоголик, сосуды девственно чисты. Вот очаг кровоизлияния…

Он придвинул поднос, где лежал мозг, аккуратно нарезанный ровными ломтями.

— Внешние повреждения? — спросил Васильев. — Травмы?… — Он помедлил. — Укусы?…

Николаев, никогда не ходивший на вскрытия, однако нынче явившийся, к столу не пошел, и всю беседу простоял в углу, дыша себе в кулак.

— Вы о собачке? — вздохнул Величко, теребя вафельное полотенце. — И вы туда же? Воистину — собака Раппопорта, как одноименная проба. Новый способ проверки на алкоголь. Видел собачку — дело ясное… Нет, уважаемый коллега, я не нашел никаких следов животного насилия. Он умер от кровоизлияния в мозг, умер мгновенно. Нам всем можно пожелать такой смерти.

Глядя на Зобова, Васильев позволил себе не согласиться с пожеланием Величко.

— Дайте спирту, — попросил заведующий.

Величко охотно наполнил ему мензурку.

— Давно на вскрытии не были? — спросил он с некоторым удивлением. — На моей памяти — не далее, как третьего дня.

Васильев выпил спирт, утерся рукавом и сдавленно произнес:

— Сейчас к вам привезут нашего профессора… Рауш-Дедушкина. Его нашли мертвым на лестнице, которая ведет в библиотеку. Место пустынное, смерть внезапная…

Величко задумчиво кивнул:

— Я понимаю. Глядя на это, — он кинул на Зобова, уже не называя того по имени-отчеству, — вы представляете себе профессора. Но это жизнь, дорогой коллега. Это жизнь.

— Я хочу, — подал голос Дмитрий Дмитриевич, не отвечая на полуфилософские сентенции Величко, — чтобы вы исследовали профессора максимально тщательно. Все на тот же предмет: травмы, ссадины, ушибы… укусы.

Патологоанатом пожал сутулыми плечами:

— Ссадины весьма вероятны… ведь вы утверждаете, что его обнаружили на лестнице — старик упал и непременно расшибся…

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, — оборвал его Николаев. Не в его правилах было так резко разговаривать с патологоанатомом — милейшим и добрейшим человеком в миру, но он ничего не мог с собой поделать.

Величко мелко закивал:

— Да-да, коллега. Совпадения всегда настораживают. Я выложусь до конца, я прибегну к микроскопии, если угодно… впрочем — микроскопии чего? — Он уже не обращал внимания на Николаева и сосредоточенно беседовал сам с собой, периодически обращаясь к себе по имени-отчеству. Он обожал микроскопию.

9

Начмед д'Арсонваль любил заметить к слову и не к слову, что его фамилия не случайна, что он потомок "того самого" — и он подмигивал, намекая тем самым, что и сама его работа в медицине не случайна, что в нем орудуют особые гены, ответственные за наклонности к врачеванию, а потому начмед заведомо отмечен некой тайной печатью приобщенности, знания, мастерства; что он — лекарь от Бога. Он имел в виду, что по какой-то линии происходит от знаменитого французского физиолога Жака Арсена д'Арсонваля, работавшего в девятнадцатом и двадцатом столетиях и самую малость не дотянувшего до векового возраста; на исходе девятнадцатого века сей многомудрый муж исследовал воздействие на человеческий организм тока высокой частоты и предложил соответствующий метод лечения, который и получил в физиотерапии название "дарсонвализация".

Физиотерапевт Леонид Нилыч терпеть не мог д'Арсонваля, считая, что тот исподволь захватывает власть над всей физиотерапией, пользуясь выгодными родственными связями; ему не приходило в голову, что начмед и без того властен не только над физиотерапией, но и над всеми остальными отделениями. Леонид Нилыч доходил в своей неприязни до того, что старался не назначать процедуру дарсонвализации пациентам, но это, казалось, нисколько им не вредило: есть ли процедура дарсонвализации, нет ее — все едино, и с этим высокочастотным током еще предстоит хорошенько разобраться. Однако назначать все-таки приходилось, потому что процедура — по причине своей полной безобидности — была включена в перечень реабилитационных мероприятий почти при любых заболеваниях. Докучливых и вредных клиентов, которым всегда было мало лекарств и внимания, всенепременно направляли к Леониду Нилычу, чтобы тот прописал им что-нибудь бесполезное и звучное. Дарсонвализация звучала отменно, и люди уходили довольными, поздоровевшими.