Собаки Европы

К нему подошёл какой-то старик — появился откуда-то из-за спины, невысокий, с острым кадыком, метившим Кривичанину в сердце. Кадык затрясся, старик объяснял ему что-то, настойчиво, гортанно, зубы сверкали, и глаза тускло поблёскивали, как старые медяки.

Кривичанин сел в машину и уехал.

Вечером они пришли снова. Теперь их было уже десять, а может, и больше. Они поднялись в дом, не дожидаясь приглашения, ходили по комнатам, всё больше наглея, открывали шкафы, двери, ящики. Кто-то сел на диван и начал тупо смотреть в стену перед собой, словно показывали не очень интересный футбольный матч. Хорошо, что дверь в конце коридора их не заинтересовала. Может, в следующий раз. У Кривичанина не было с собой ключа. Но зачем им ключ — разве они просили ключ, когда высаживались на остров?

Они были очень удивлены, когда нашли Олесю — которая, забравшись на кровать с ногами, рассматривала их так внимательно, будто давно ждала и теперь сравнивала их с людьми из своих снов. Но ещё больше они удивились, найдя бабку.

Старая Бенигна повернула голову на скрип двери и только мигнула незаметно, когда к ней, топая, будто постукивая в мягкий кожаный барабан, ввалились незваные гости. Тёмные мужчины из телевизора — а может, те самые, из неандертальского леса. Они окружили её и заговорили, все вместе, но стоило ей разогнуть спину, чтобы поправить юбку, как они умолкли, почтительно поклонились и вышли из комнаты. Она провела их своими синими глазами — пока последний не закрыл за собой дверь.

Моя ты бабка… Повсюду в андертальском лесу ценят стариков — а кто не ценит, того гонят, гонят, свистом свистят, пока не скроется с глаз человеческих нарушитель святого закона. Но уж туда, где их, нарушителей, вотчина, не ходи, сиди на месте, старая, держись за поручни и у людей дорогу спрашивай, чтобы к тем изгнанным ненароком не попасть, — ведь если переступишь границу, заблудишься на чужих ложных дорожках, и ни закон, ни люди тебя уже не защитят.

Стоял Максим Кривичанин у окна и с холма на остров свой смотрел. Как рассыпается по нему, словно ветром разбросанная, горстка человеческих существ с сине-зелёной кровью, как заходят они в пустые дома, занимают сады, безжалостно пригибая к земле высокую траву, как, не успев обжить новую территорию, уже делят её между семьями, прокладывают невидимые границы, обговаривают, договариваются. Так здесь уже было когда-то — когда он приветствовал своё племя. Не поверили ему, что приведёт бабку, думали, сгниют они здесь, начали убегать, сначала по одному, потом целыми группами. Неужели и у тех, его подданных, сине-зелёная кровь была? Он обещал им, что скоро придёт спасение, — а они спешили, так спешили, что бросались в воду со своих лодок, словно собирались вплавь до континента добраться. Их ловили и приводили к нему — и они исчезали.

Ну, исчезли — и нет их. Зачем о них вспоминать? Разве их слышно, разве они пахнут, разве осталось от них что-то, кроме домов внизу. Снова обжитых, снова разделённых и наполненных голосами.

Утром их с бабкой осталось в доме двое.

Стоя на крыльце, Максим Кривичанин смотрел, как бежит по холму Олеся, спотыкается, перебирает смешными длинными ногами. Ничего с собою не взяла — видно, собирается вернуться. Не одна, конечно. С победителями.

Вот и ещё одна измена, подумал Максим Кривичанин достаточно равнодушно. И всё же что-то кололо в сердце. Не то, что она бежит от него в лагерь к чужакам, надеясь стать среди них своей. А то, что он сдаётся. Что дух его бездействует — оставляя всё ненадёжному телу и вялому мозгу.

Держась за стену, шла старая Бенигна по длинному коридору, который никак не заканчивался. Пел дом, всеми своими сквозняками пел, всеми щелями, всеми скрипучими дверями. Трепетали стены, и билась где-то над головой форточка. Вытягивала душу изнутри удивительная музыка, и басовитый молодой голос со злостью и упорством выводил:

«Эй, кривичи,
Наша возьмёт!»

В библиотеке нашла старая Бенигна жениха своего, Кривичанина. Лежал он на полу и подпевал, как мог:

«Эй, кривичи, эй,
Наша возьмёт!»

Посмотрел на бабку с интересом — словно открылась она ему с совершенно другой стороны, словно помолодела она, что ли, и устало улыбнулся:

«Музыканта… Вот чего не хватало этому острову. Музыканта. Своего Вагнера. Не войско надо было брать, не писателей… А только бабку старую — и хорошего музыканта… Напишу про это в фейсбук».

Бабка потянулась дальше, но он догнал её, вместе с песней, что вылетела из открытых дверей и гремела сейчас на весь дом. Догнал и обнял:

«Пора, бабка, пора! Пора нам с тобой жениться! Сегодня же и сыграем свадьбу! Готова, бабка?»

Засмеялся и отпустил старуху. Вышла Бенигна на холм, да не смогла сама подняться, упала лицом в землю, лежит и слушает, как у острова сердце стучит. Больной остров, больная земля. Несчастный ты, жених бабкин. Куда же тебя дороженька твоя завела? Полечить бы тебя — перед тем как на тот свет уйти.