Бежала Бенигна из последних сил по ей одной знакомым, сколько раз хоженым дорожкам, держа в руках лишнее, лишнего не слушая, на лишнее не наступая. Гу-у-у, гу-у-у, гудит вокруг, так машина когда-то гудела, на чёрную свинью похожая. «Ну что вы хотите, — повторяет старая Бенигна да колесом деревянным по неандертальскому лесу катится, к заветному пню, — гу да гу, гу да гу, жалко мне вас, нелюди, погладить бы каждого по загривку да за ушами почесать, сколько ни хожу, сколько ни терплю, а всё жалко…»
Всё жарче и жарче в неандертальском лесу, вот уже и совсем невыносимо, словно баню кто перетопил или пожар начинается, у Бенигны пот со лба льётся, застилает глаза, а она всё дальше в лес заходит. Ещё не дошла, а уже знает.
Знает, что на этот раз не будет на пне пиджака примятого и станет она вокруг того пня суетиться в отчаянии, да так и не придумает, где лишнее оставить, кому отдать. Что вышло на этот раз её время, не успеет она вернуться. Но катится дальше деревянное колесо, которое в том лесу бабкой называли, а в этом ему имя уже и без надобности. Катится, крутится, перепрыгивает через коряги да канавы, иногда чуть не падает, но движется упорно вперёд да поскрипывает само себе, с тихим облегчением:
«Всё, что у меня при себе, всё лишнее, всё, что есть у меня, не моё…»
Итальянская кухня
IV. Тридцать градусов в тени
Мне давно не даёт покоя старая сказка про Нильса Хольгерсона.
Это история о том, как один не очень умный скандинавский мальчик стал таким маленьким, что смог сесть на гуся и убежать из родной деревни вместе с дикими перелётными птицами.
Я часто представляю себе, как Нильс, крепко обхватив птичью шею, закрывает глаза, когда гусь поднимается выше дома, выше самых высоких деревьев, выше всего, что казалось таким недостижимым.
И даже величественный дуб на деревенской площади сейчас выглядит, будто какой-то сорняк под занесённым над ним деревянным башмаком.