Собаки Европы

Все они: Кляйнрот, Лампе, Мира, Петра, Бранка — писали сами. Писали сами и наткнулись однажды на непонимание и непризнание, и почувствовали вину, и осознали свою слепоту. И чтобы никто не заподозрил их в амбициях — они бросились спасать других. Они делали вид, что держат последний рубеж обороны — а сами прятали под поспешно возведёнными стенами свои стихи. Свои голоса, за которые им было стыдно.

«Ты пишешь стихи?» — спросил Скима.

«Я? — испуганно переспросила Бранка. — Ты что, с ума сошёл?»

«Но ты их писала? Раньше?»

«Да пошёл ты».

Но никто никуда не пошёл. Они продолжали сидеть друг напротив друга, и губы у Бранки были красные, а волосы седые, и Терезиус Скима чувствовал, что она лжёт.

«Слушай, ты можешь наконец выпить со мной вина? Или и дальше будешь цедить эту хрень? Ты же в Париже!»

«Я выпью рома… У вас есть ром? С мулаткой на этикетке?»

Но официант опять его не понял. Перед ним стоял стакан, полный льда. Терезиус Скима достал пальцами кусочек и приложил ко лбу.

«Беларусь, — сказал он. — Этот бедняга был белла-русом».

«Быть белла-русом — это уже само по себе стихотворение, — улыбнулась Бранка. — Знаешь, я вспомнила. Вспомнила, когда ты приложил ко лбу лёд. Совсем как у Пруста. Ты его взял, вот так, сморщившись, и я вспомнила, как мой парень заставлял меня прикладывать лёд к соскам. Чтобы они торчали. О боже, это и правда было со мной… Давно и неправда. И вот в то время я прочитала однажды в интернете статью об этой Белла Руси. Это было так забавно. И так симпатично. Хочешь сигарету?»

«Почему книжные женщины так много курят?»

«Если бы у тебя было сто тысяч книг и ты бы точно знал, что они никому не нужны, — ты бы не только закурил, ты бы сам превратился в окурок».

«Так что за история?»

«Лет тридцать назад один русский… то есть нет, один такой вот бэ ля рус, купил остров где-то между Грецией и Италией. Маленький остров, могильник вредных отходов. И, представляешь, как в древние времена, решил стать там императором. Императором своей крошечной Бэ ля Руси. Тридцать подданных, отставной полицейский — министр тайной полиции, писатель-неудачник вёл хронику… а министром культуры, здравоохранения и обороны была старая неграмотная бабка. Почти что колдунья. И знаешь, чем закончилась история этой Великой Мусорной империи? Мигранты, которые добирались до Европы на старом катере, высадились на острове и разбили императору голову. А бабку объявили своей святой. Карго-культ. Вот так. В те времена так весело было заглядывать утром в ленту новостей. Тогда казалось, что всё вокруг — сюжет для романа. Помнишь?»

«Я родился в 2015-м, — сказал Терезиус Скима. — Слишком поздно. Такой истории я не слышал. Но за сегодняшнее утро прочитал об этой Бэ ля Руси вполне достаточно. Где-то между 1992-м и 2025-м существовал такой лимитроф. Беларусь. Существовал себе с переменным успехом. Жил как-то. Пока Райх не поглотил его. Чего, конечно, и следовало ожидать. Неужели они и правда верили в то, что уцелеют? И вот их уже давно нет на карте. А мой покойник, тот самый, из «Розенгартена», каким-то образом убежал за границу Райха. Но когда это произошло и как, я пока не знаю. Если ты ещё не напилась, я покажу тебе, что нашёл на заднице твоего Шекспира… Там, на полке, где он спал».

«Я уже напилась. И потихоньку перестаю тебя понимать…»

Терезиус Скима заказал ещё рома.

«Без льда», — сказал он, и она перевела неохотно подошедшему официанту насмешливо и надменно:

«Месье хочет без льда!»

Официант исчез. Ожидая свой ром, слушая ритм её дыхания, Терезиус Скима молчал — но вскоре не выдержал.

«Мне кажется, всё дело в языке. Словно кто-то намеренно калечит слова, чтобы замести следы. Вот. Это было выцарапано его рукой. Там, где он спал».

«Это стихи?»

«Возможно. Так или иначе, это послание. То ли нам, то ли самому себе. То ли эти слова были выцарапаны просто от отчаяния. Есть такой город Минск-Хрустальный в Райхе — а тут почему-то написано: Миенск. А все остальные слова — на несуществующем языке, который так любил наш поэт-извращенец. Я не знаю, что они значат. Увиута, Сядыч, Трудута. Лиута… Любил наш паршивец букву «у»… И не любил делиться с другими своей любовью. Кто его знает, что это значит. Но я узнаю, слышишь, Бранка?»

«Беларусь… — проговорила Бранка, уже не слушая. — Я что-то такое помню, из детства. У них была диктатура. Последняя диктатура в Европе. Когда я была маленькой, родители однажды взяли меня на вечер в Centre International de Recolettes. Это около Восточного вокзала. Я могу ошибаться, но там, в этом Центре, выступали эти самые белорусы. Женщина и мужчина. Народу пришло немного, гости что-то читали, а все слушали их с такой жалостью… Я сидела и понимала, что это не важно, что именно они там читают… Важно то, что они приехали из страны, где всё так плохо, как мы даже не можем себе представить. Мы, для которых свобода врождённое, естественное состояние. Мы воспринимаем её как данность. А они нет. Им было о чём мечтать. И я им так завидовала в тот вечер».