Собаки Европы

Такие у них, кунду, поговорки.

Сам не поверил бы, если бы не увидел книгу. Каштанка принесла её на одну из наших тайных встреч. Дала полистать — и правда, книжка была что надо.

«Дай почитать», — попросил Козлик.

«Мбэе эси фо ла», — сказала Каштанка, пряча свою книгу. Что значило: а горшочек ещё не насытился. Так говорят матери кунду, когда дети просят дать им после обеда немножко сладкого.

Её родители, интеллигибельные интеллигентные интровертные интеллектуалы, белорусскоязычные сторонники демократических ценностей, каждый год брали её с собой в Берлин. Вот какие дети пошли… Не то что в наше время. Она рассказывала о Берлине с таким спокойствием, что я её ненавидел. Шестнадцать годков всего, а шляется по заграницам так, словно мы давно в Евросоюзе. В её возрасте я вообще сомневался, что в моей жизни мне хотя бы на денёк удастся вырваться в Европу, не говоря уже об Америке.

«Так ты в Берлине купила этих своих кунду?»

«Я называю это Книгой. Вот так, с большой буквы: Книга».

«Вот это — Книга. Словарь Бальбуты. А твои сказки народов Африки — просто книжка. Ты бы лучше в том Берлине шмоток себе купила, — сказал Козлик. — Ходишь абы в чём. В школе, наверное, все над тобой ржут».

«На себя посмотри, — я ткнул Козлика в голое колено. — Хипстерок».

«Да, я купила её в Берлине, — зевнула Каштанка. — Однажды утром я гуляла по Кудамм…»

«Кому ты чего не дам?» — не отставал от неё Козлик.

«…и зашла к букинисту…» — Каштанка задумалась, полезла в сумочку, достала телефон и скороговоркой прочла:

«Берлин. Вчера я купила книгу. А на что ещё можно потратить деньги в Берлине в наше время? Всё этакое и растакое, что когда-то было в этом городе, всё, чем он мог соблазнить раньше, всё, чем он изумлял, раздражал, ранил, всё, чему заставлял завидовать, у нас давно уже есть. Большое спасибо. У нас те же магазины и те же цены, та самая усталость и та самая жажда обладать, которую когда-то так хотелось примерить на себя: умеем ли мы так хотеть? Сможем ли мы употребить столько и не подавиться? Как выяснилось, сможем. Мы кое-как влезли в берлинские стандарты и счастливо улыбнулись своему отражению в зеркале. У нас та же опустошенность и та же иллюзия вечной неполноты, та же лихорадочность движений и те же страхи. Те самые вкусы и те же проблемы с выбором. Wir sind Berliner. Когда я говорю это, то, ясное дело, представляю те самые сладости, от одного вида которых у родителей когда-то кружилась голова. Мы — берлинеры. Люди-пончики с шоколадной начинкой. Продаёмся в ближайших «Соседях» по шестьдесят копеек. Купи нас. Wir sind Berliner.

Из желанного, живого, нужного, ненашего в Берлине остались разве что музеи, но их не купишь, не привезёшь домой и не повесишь на стену. Музеи — и ещё книги.

То, что и как мы читаем, имеет свои причины и последствия. Если ты покупаешь книгу, то находишься в плену иллюзий, что она тебе интересна, то есть соответствует каким-то твоим личным интересам. На самом деле чаще всего эти истинные причины и последствия недоступны для нашего понимания — по крайней мере, сначала. Иногда мы осознаём их и ужасаемся своему открытию, но это происходит гораздо позже. В большинстве случаев так и остаётся тайной, зачем ты взял в руки ту или иную книгу. Неужели ты такой дурак, что можешь купиться на красивую обложку, благозвучное имя, настойчивую аннотацию? Неужели книгу можно вообще купить случайно?»

«Так ты писатель…» — засмеялся Козлик.

Я строго поправил его — в бальбуте можно и должно применять феминитивы. Не nataln, а natalinga.

«А ты — просто Козлик, — сказала Каштанка, которая мгновенно переняла мою привычку так его называть. — Какой же ты всё-таки милый, Козлик… Я правильно применила козленитив, ОО?»

И она посмотрела на меня невинным взглядом человека, который опять, уже третий раз за день, собирается согрешить с мороженым.

Она так быстро начала говорить на бальбуте, что я её даже зауважал. У девочки были способности… А вот Козлику Каштанка сразу же после знакомства пришлась как-то не по душе. Он постоянно неумело пытался её троллить — а она не обижалась, да и вообще, по-моему, ей было забавно слушать эти мальчишеские подколки. Возможно, он ревновал меня к ней — и сколько бы я ему ни объяснял, что нас уже трое (трое, Козлик! меньше чем за год! такими темпами бальбута скоро захватит мир!), между Козликом и Каштанкой часто вспыхивали быстрые и бессмысленные споры. Приходилось включать всю силу своих круглых и взрослых ОО, приходилось быть суровым и справедливым. А бальбута не очень-то годится для таких вещей, как строгость, дисциплина, закон и суд.

«Ты первая женщина в мире, которая говорит на бальбуте», — поздравил я как-то Каштанку, надеясь на то, что она возгордится, расцветёт, покраснеет.

«А ты первый мужчина, который придумал что-то стоящее моего внимания», — ответила она, не моргнув глазом.

Она говорила мне «ты». Эта дурочка говорила мне «ты». Когда она была в хорошем настроении, то называла меня «ОО», а когда сердилась — не называла никак.

«А мороженое?»

«Я думаю, его придумали женщины. Африканские женщины».