Собаки и другие люди

Показывая мне жуткие рисунки с изогнутыми костями и разбитыми суставами, Илья Фёдорович на удивление бодро говорил:

– Такое – лечится. И вот здесь – тоже лечится. Надо просто два раза разрезать кость, а потом срастить. И даже такое – поправимо… А за вашу собаку не возьмётся никто.

– А вы? – спросил я.

Илья Фёдорович сморгнул и сказал:

– А давайте рискнём.

Он был – из тех, кто любит неразрешимые задачи.

– Тут ещё, конечно же, человеческий фактор, – добавил, продолжая прежнюю тему, Илья Фёдорович. – Никто не хочет браться за операцию, обречённую на неудачу. Хозяева разные бывают… Но дело даже не в этом… – Он подумал, и, решив не распространяться, заключил: – Да просто не хотят, и всё.

– …Смотрите, – перешёл к основному вопросу Илья Фёдорович. – Нам нужно поставить ему четыре протеза. Думаю, купим сначала два. Их делают только за границей. И они очень дорогие, – Илья Фёдорович назвал цифру.

Я кивнул.

– …тогда начнём с задних лап. Сделаем одну. Если всё пройдёт в пределах нормы, и, спустя некоторое время, он встанет на прооперированную лапу, – возьмёмся за вторую.

…Мы решили не возвращаться домой и остаться здесь, готовясь к операции и дожидаясь протезов.

Ни в одну гостиницу нас не брали.

Злой догадался снять отдельную баню, основной плюс которой состоял в наличии площадки для выгула и отсутствии людей.

Принюхиваясь, Кержак ходил по травке и, поднимая голову, слушал гудки автобусов и фур – трасса пролегала в километре.

В бане всегда было холодно, и мы её каждый день топили, а потом открывали дверь в парилку.

Если натоплено было слишком сильно, то при открытии двери срабатывала сигнализация, и прибегал обозлённый сторож, – стучал в круглое затемнённое окно, но не решался войти оттого, что Кержак с грохотом кидался на подоконник. Злой сидел к окошку спиной и пил чай.

Спали мы в духоте и просыпались в сырости.

Операцию Илья Фёдорович поставил на 1 ноября.

Накануне ночью приехала моя жена и сказала, что сама за всем проследит, потому что мужчины к уходу за живыми существами не приспособлены.

– Мужская работа – смерть, – ответил Злой. – Мы справляемся только с этим, и никогда не устаём.

* * *

Возле поликлиники стояла церковь.

Купола её были покрашены в ярко-синий цвет.

Я бродил по церкви, раздумывая, какой святой мог бы замолвить слово о моей собаке.

Потихоньку молился всем.

В церкви пахло сыростью и мокрой человеческой одеждой. Самый запах и тихое мерцание свечей напоминали о Кержаке. Но здесь хотя б легче было о нём думать.

Главное – не представлять, как моему псу сейчас побрили ногу, и затем, насверлив в живом теле отверстий, крепят вместо сустава железный штифт с усиками.

Порой говорят, что в собаке ничего личного нет, и она просто воспроизводит своего хозяина.

Если б у меня за всю жизнь была одна собака, я бы тоже так думал.

Но у нас был сенбернар Шмель, влюблённый во весь мир. У нас имелся мастино наполетано Нигга, прямой и честный, ни разу в жизни не подошедший к другим людям, но и не боявшийся их. Имелся борзой Кай, повеса и обманщик, не имевший к людям ни малейшего интереса, но к тому же избегающий их, как заразу. И у нас был всех ненавидевший Кержак.

Так где же во всём этом находился я?..

…Раньше, чем я ожидал, позвонил Злой, и сказал, что можно прийти и посмотреть на Кержака.

Я почти бежал.

У самых дверей поликлиники заставил себя простоять полминуты, чтоб не выглядеть таким всклокоченным. Но не вынес и пяти секунд.

Он спал в слишком маленькой для него клетке.

– Всех перепугал, – рассказал, улыбаясь, Злой. – Бесновался. Чуть руку не откусил ассистенту, когда делали укол.

Я присел у клетки и увидел, что задняя лапа моей собаки перевязана.

Просунув указательный палец, коснулся собачьего носа.

Дальше рука моя не пролезала. Мне нестерпимо хотелось его погладить.

Я не помню, чтоб я чего-нибудь хотел так же сильно в последние несколько лет.

* * *

Очнувшись, он некоторое время смотрел на всех нас, ожидающих возле клетки возвращения собачьей души с того света.

Поняв, что мы не снимся, Кержак еле-еле двинул хвостом.

– Удивительный пёс, – рассказывал Илья Фёдорович, трогая указательным и средним пальцем воздух, словно бы подбирая мелодию. – Скоро второй день пойдёт, а у него все подстеленные салфетки сухие. Лежит и терпит.

Потихоньку вытянув Кержака наружу, мы со Злым уложили его на обычные человеческие носилки.

Вынесли во двор поликлиники. Едва спустили наземь – из него полило.

На трёх лапах, зато бодро, словно он всегда был трёхлапым, Кержак побежал в редкие деревья маленького парка при поликлинике – осмотреться, как там дела.

…Все работники Ильи Фёдоровича знали теперь Кержака.

Приходя в поликлинику, с ним обязательно здоровались. Вечером – прощались.

Он по-прежнему смотрел вокруг безо всякого доверия, но рычал и тем более лаял – избирательно, сосредоточившись на ассистенте Ильи Фёдоровича и на строгой женщине с высоким мужем, лечивших свою белую крысу, да ещё на бультерьере в соседней клетке.