Собаки и другие люди

Кержака завешивали тканью, чтоб он, обещая вот-вот выбраться, не грыз прутья, когда бультерьер переставал его бояться, пробегал на очередную операцию ассистент главного врача или важно проходили хозяева крысы.

Несколько раз эта пара навещала Илью Фёдоровича, требуя вынести Кержака прочь. Но деть его клетку было совершенно некуда.

Он и без того страдал там. В клетке он не мог даже приподняться.

У самой его морды помещалась только миска с водой, из которой было неудобно пить.

Раз в день её меняли на миску с обедом – но к еде Кержак не притрагивался.

Илья Фёдорович волновался: чтобы поправляться, больной должен был есть.

Мы по очереди присаживались на колени у клетки, умоляя Кержака покушать. В ответ он смотрел, не моргая, дремучим взглядом.

– Кержак питается только на свободе, – сказала моя жена безо всякого пафоса.

Злой тронул рукав Илью Фёдоровича и, отведя его в сторону, что-то зашептал, указывая на ближайший коридор.

– …а почему бы и нет? – громко согласился Илья Фёдорович. – Не надо денег. Пусть переезжает.

Так у Кержака появился отдельный, по каким-то причинам пустовавший кабинет. Сдвинув мебель к высокому окну, мы тут же перевели пса туда.

Спустя полчаса Илья Фёдорович заглянул к нам. Качая ногами, мы со Злым сидели на столе, а жена кормила Кержака творогом с рук.

Илья Фёдорович застыл, любуясь.

– Может, всё-таки из тарелки, Кержак? – переспрашивала жена, предлагая собаке миску с тем же самым творогом.

Кержак принюхивался и поднимал голову, глядя ей прямо в глаза.

– Из тарелки не хочешь? Так тебе не вкусно, да? – спрашивала жена; зачерпывала из миски творог и протягивала ему раскрытую ладонь.

Кержак бережно слизывал свой звериный обед.

* * *

– Воспаления нет. Отёк спадает, – констатировал Илья Фёдорович.

Под снятой повязкой у Кержака обнаружилась жалкая, как у курёнка, нога. Он долго обнюхивал швы, чуть касаясь их языком.

– Ну-ка, пройдись, Кержак. Ну, пожалуйста, – попросил Илья Фёдорович.

Бережно ступая, Кержак шёл, иногда оглядываясь на свою неузнаваемую лапу.

Вторую операцию ему делали уже в конце декабря.

Я снова бродил у храма, глядя на синие его луковки, и рассеянно думал: нет, всё-таки собакам нужны свои лохматые заступники. Надо выстроить скромный домик всех собачьих святых – вот такую же, как у нас, часовенку на лесном берегу, где так нравилось сидеть Кержаку. Приходить в этот домик и просить их прекрасные морды о вспоможении и продлении ещё одной собачьей жизни.

…До ломоты пальцев сжимал в кармане телефон, ожидая смс из собачьей хирургии.

Всё обошлось и в этот раз.

Отведя Злого в сторону, Илья Фёдорович передал ему свою карточку на вход в поликлинику и отбыл на очередную операцию: любимая кошка премьер-министра азиатской республики упала с крыши.

31 декабря Илья Фёдорович позвонил мне оттуда и сказал:

– Знаете, боюсь ошибиться, но. Я осмотрел Кержака накануне отъезда – и предполагаю, что процесс разрушения в передних лапах остановился. Ещё некоторое время понаблюдаем, как он перенёс вторую операцию, и – можете возвращаться в свой лес.

…Собрав совет, решили, что Злой немедленно везёт жену домой, к детям. Через несколько часов, доделав свои дела, вослед за ними поеду и я.

Высадив жену дома, Злой тут же помчится обратно, чтобы первого числа с утра быть у Кержака.

– Ты что же, новый год в пути встретишь? – спросил я, зная ответ заранее.

– И отлично, – засмеялся Злой, передавая мне карточку на вход.

Злой ненавидел время, когда он ничем не занят.

К обеду я заехал в поликлинику.

Посетителей не было, операций не проводилось, и даже дежурная медсестра отошла со своего рабочего места, где остывал её кофе и лежали два конфетных фантика.

Заслышав мои шаги, в клетках засуетились звери. Тут же из кабинета раздался короткий лай Кержака.

Лай звучал приветственно – он узнал меня.

Ловя ключом замочную скважину, я услышал, как пёс бьёт хвостом о стену.

Открыв дверь, я успел понять, что сейчас он попытается, как всегда, вознести своё тело на дыбы. Едва опередив Кержака, я упал на колени, ловя его за пушистую шею:

– Тихо, тихо. Прошу. Не в этом декабре.

Мы вышли прогуляться на задний двор через запасной выход.

Спустя десять минут, стараясь не шуметь, вернулись обратно.

В кабинете я замешал ему в миске ужин: творог, кефир, мелко передавленные таблетки, одно сырое яйцо. Дожидаясь трапезы, он смирно сидел возле стола.

Вскоре я засобирался домой.

Нарочито бодро попрощался с ним и пошёл к дверям. Он поспешно захромал следом.

Пришлось, сидя с другой стороны дверей на корточках, впихивать огромную голову обратно в комнату.

Дежурной медсестры так и не было, хотя, уже пробежав мимо, я вспомнил, что не заметил фантиков: значит, приходила.

Я торопился.

Звук моей отъезжающей машины Кержак знал наизусть – и мне хотелось, чтоб эта боль оборвалась в нём как можно скорей.

Я включил зажигание. Вспыхнули приборы. Но когда я повернул ключ, чтобы завести мотор, – панель, щёлкнув, погасла.

– С наступающим, – поздравил я вслух себя.

Вынул ключ, подержал его в руке, даже подышал на него.

Вставил вновь; результат оказался тем же.