Собери себе рай

Да ведь в этой стране у нас нет ни одной католической партии. А они говорят, что этим путем не пойдут. Меня это достало, и я написал письмо, что это ведь чушь, ведь за них голосовали верующие, в Моравии у них было семь процентов поддержки. Они подвели многих людей, в том числе и меня. Может потому их и настигла кара, поскольку после майских выборов впервые у них нет ни одного депутата в парламенте. Это партия, существующая с 1919 года, появилась она в те времена, когда Чехословакия с Масариком открещивалась от католиков, это же такая заноза была для Масарика; но с другой стороны – ни одно довоенное правительство без этой партии не обходилось. И вы знаете, тогда в ней насчитывалось двести тысяч членов, а сейчас – тысяч с сорок?

Это меня затронуло, но я считаю, что с другим человеком всегда можно друг друга понять. К нашим людям, у которых имеются проблемы, я иногда нахожу даже духовную тропку. Мне всегда хочется, чтобы гражданин чувствовал, что, раз уже государственный орган к нему пришел, то не с одними бумажками, официально и бездушно. Полицейский должен иметь в себе эмпатию. Но он же обязан придерживаться принципов. Но когда случается такая ситуация, когда имеются мертвые, когда имеются раненые, то таких принципиальных стараюсь не посылать, иду сам.

Ну вот, и в связи с этим хотелось бы кое о чем поговорить.

Я сделал одну вещь, по поводу которой чувствую себя очень счастливым.

Хотя кое-какие опасения и испытывал.

Повесился человек, его жена убивалась.

Я был с ним на чердаке, один. Он лежал, веревку уже срезали. Там никого не было. Я даже на всякий случай огляделся, не видит ли меня кто.

Коллега успокаивал хозяйку внизу.

И тогда я встал на колени перед покойником и попросил, чтобы Господь принял его и простил все прегрешения. Прочел такую небольшую молитву.

Но оказалось, что жена самоубийцы уже более-менее успокоилась, коллега вышел к автомобилю, а женщина взяла сигарету, встала за дверью и все это услышала.

Через неделю позвонила: я хотела бы кое-что вам сказать еще.

Я похолодел.

Бывают моменты, когда я пугаюсь. Только это вовсе не те моменты, которые мы представляем из жизни полицейского. Думаю: попрошу, чтобы она не писала на меня жалобу сразу.

А она: что хотела поблагодарить.

За то, говорит, что видела все через приоткрытые двери, ну, пан сам знает что.

ХОЧЕШЬ РАССМЕШИТЬ БОГА?

Когда в России упал самолет с президентом Лехом Качиньским и девяносто пятью другими пассажирами на борту, ко мне начали обращаться чешские журналисты.

Ладислав Верецкий, которого знакомые называют Денисом, а многие – в знак уважения к его позиции в профессии – "пан журналист", предложил мне провести интервью для своей газеты "Млада фронта ДНЕС". Это был четвертый день после катастрофы.

Денис – в чем-то человек, не ценящий и не любящий удобства и уют, с небрежной и редкой щетиной на лице; и у него необыкновенно проникновенные глаза. Чешский интеллектуал, переступил шестой десяток лет. Мы были знакомы, как-то он проводил в Праге мою встречу с читателями на книжной ярмарке, где я его зауважал, поскольку парень оказался более остроумным, чем я.

На первый вопрос интервью, как лично я переживаю польскую трагедию, мой ответ был такой: когда утром в субботу я включил телевизор, то встал перед ним, словно парализованный. Даже не осознавал, что по лицу у меня катятся слезы.

На вопрос, а вот отреагировали ли каким-то образом мои чешские друзья на это событие, я ответил, что у меня имеются хорошие знакомые в Западной Европе, и никто из них даже не прислал мне эсэмеску. А вот из Чехии сообщения начали приходить сразу. Чехи выражали мне сочувствие как представителю народа, который постиг неожиданный удар. Хана Липовская, гимназистка, написала в электронном письме, что лично ни одного поляка не знает, но посчитала, будто бы я единственный человек, которому может рассказать о своем сочувствии. Другая Хана, пани Хайкова, заверила, что в Чехии нет ни единого человека, которого бы эта трагедия не взяла за живое. Большую часть чехов,Ю которые прислали мне соболезнования, я вообще не знаю. Как-то раз один мужчина в поезде убеждал меня в том, что чехи – это народ рациональный, поведение которого легко предвидеть. А я так не считаю, и сегодня могу тому мужчине ответить.

Другое дело, что все те соболезнования попали ко мне, то есть, к человеку, вечно Польшей недовольному, хотя сам я считаю, что мое недовольство является некоей формой любви к Родине. Так что со всеми этими соболезнованиями я почувствовал себя не в своей тарелке. Но, как это не парадоксально, все те эсэмески и электронные письма из Чехии приблизили меня к моей собственной стране. Они дали мне понять, что я ведь оттуда.