Собери себе рай

На просьбу объяснить, что конкретно она говорит, я ответил, что нашему народу для жизни не нужны, скажем, шоссе, потому их у нас практически и нет. Нашему народу для жизни нужны несчастья. Только лишь тогда, когда появляется несчастье: неудачное варшавское восстание или иное поражение, вот тогда мы являемся кем-то. Несчастья и обиды нас возвышают над иными народами. Польская культура является культурой некрофилов. Лишь смерть приводит к облагораживанию человека. В течение многих лет своей истории мы сражались за свою независимость и постоянно умирали за Отчизну. В связи с этим, поляки лучше всех умеют праздновать похороны и трагедии, а вот с успехами уже не так. Все эти жертвы не могли быть принесены напрасно, они не могли быть забыты, вот мы и научились их подчеркивать, отмечать, придавать им надлежащую оправу. Следует помнить, что когда чехи в ноябре 1989 года на Вацлавской площади от радости, что коммуна пала, звенели ключами, поляки в июне 1989- потому что у нас коммуна грохнулась чуточку раньше – совершенно не отмечали этого вместе. Не было никакой тебе общности, образовавшейся вокруг счастья осознания того, что эта ужасная Польская Народная республика наконец-то закончилась. Никакой четкой радости. Поляки умеют объединяться, но только лишь вокруг несчастий. А поскольку нам известно, что мир никак не ценит наших страданий, мы покажем: в отмечании и праздновании смерти и трагедии именно мы являемся чемпионами.

- Но зачем? – спросил изумленный Денис.

Пока мир, наконец-то, не признает: они страдали сильнее всех. Даже больше евреев. Впрочем, уже можно слышать: "Никто не умеет так страдать, как мы".

На просьбу, чтобы я в этой трагедии нашел элемент, который мог бы стать началом чего-то хорошего, возможно, даже началом примирения с русскими, я ответил примером. Русские в Варшаве и русские в Праге – это две совершенно разные картинки. Русский в Праге не скрывает того, что он русский. Иногда я даже специально рассказываю в Польше: "Вот представьте себе, что в кафе на Вацлавской площади в Праге русские разговаривают вслух". "Как это? – удивляются поляки, - что, русские там нормально разговаривают?". В Варшаве в течение многих лет русских никто не слышал, хотя они там живут. Разговаривают тихо; тебе отвечают вслух только тогда, когда находятся в своих гостиницах или съемных квартирах. Не может быть и речи о том, чтобы русский вел себя свободно в кафе. Он крадется по улицам, стараясь не обращать на себя внимания. Он просто чувствует нашу неприязнь. Неприязнь бывшего раба, ведь они же оккупировали нас веками. А поскольку наши народы похожи, поскольку и русские, и поляки весьма чувствительны, думаю, что то, что они к нам испытывают, называть следует ранеными чувствами. Только вот их чувство, это было бы чувством слона к голубке, которую он, слон, хотел бы содержать в какой-то несчастной, проржавевшей клетке. Так что сомневаюсь, возможно ли примирение en bloc.

На вопрос о судьбах моей семьи, поскольку известно, что чуть ли не каждая польская семья пострадала от русских или украинцев, я рассказал (сокращенно) байку, которую мама рассказывала мне в детстве. Как-то раз дед упал с лестницы и сломал ногу. Он уже лежал в кровати, как тут пришли украинцы, приказали ему одеваться и стой поломанной ногой погнали в лес. В лесу ему пришлось выкопать себе яму под могилу, украинцы связали ему руки колючей проволокой, убили и бросили в яму. В течение нескольких дней к этому месту никому нельзя было к тому месту приближаться, но бабушка туда пошла и нашла кусок рукава от голубой фланелевой рубашки деда. И я вечно просил, чтобы мама мне эту байку рассказывала. Мне хотелось все слушать и слушать.

На вопрос, на самом ли деле все так и случилось, я ответил, что да: в Бещадах, в местности Устржиники Гурне, а сегодня я знаю то, чего ребенку никак нельзя было рассказывать. Я знаю, что ему стащили кожу с рук, говоря, чтобы получились перчатки. Я знаю, что еще убили бата бабушки и его жену, которая схватила младенца, мальчика, и сказала, что мужа не оставит. Так этого ребенка – так рассказывала мама – ей засунули обратно в лоно. И убили его соседи из той же самой деревни. Они были из Украинской Повстанческой Армии – националистического вооруженного формирования, желавшего создать независимое государство, независимое и от СССР, и от Польши. Вот они и ликвидировали поляков со своих территорий. Мать моей мамы, Анна, была родом из шляхетского семейства Стадницких, а ее муж торговал солью под Краковом. Единственная во всей деревне она умела читать и писать, как по-польски, так и по-украински.

На вопрос, испытываю ли я, как поляк, удовлетворение, когда слышу, что первый канал российского телевидения в прайм-тайм демонстрирует Катынь Вайды, я ответил, что не испытываю. Моя жизненная философия, которую я постепенно вырабатываю, это: не иметь никаких ожиданий.