Собеседник

Но воспоминание навязчиво плавало в сознании, своей настойчивостью давая понять, что не даст мне покоя, пока я не погружусь в него.

Это случилось прошлой зимой, в феврале. Я приехал к другу отмечать его двадцатисемилетие. По дороге к нему, в автобусе, мне довелось услышать разговор двух бабушек: они осуждали свою знакомую за то, что та “ни к кому не ходит, сама по себе, даже не здоровается”, “вечером свет не включает, в темноте сидит одна, упаси Господь!” и вообще “она же верит не по-нашему, чужая вера-то у неё, это неправильно, нельзя так”. К моему огромному облегчению, я успел выйти, иначе бы меня стошнило от их “мудрых” речей.

Кроме меня, праздновать пришли ещё трое парней, которых я достаточно хорошо знал, но считал чужими: имена их ни о чём не говорят, поэтому я буду называть их исходя из своего мнения о каждом из них – Патриотом, Аферистом и Дипломатом.

Всё шло как обычно: пили за здоровье именинника, закусывали, разговаривали, ни на чём толком не задерживаясь. Через пару часов алкоголь затуманил всем мозги, и беседа перетекла в политическое русло, постепенно превращаясь в ожесточённый спор.

Патриот доказывал, что уровень жизни в стране сильно поднялся только благодаря нынешнему президенту:

–Если бы не он, Америка давно бы тут хозяйничала. В 90-е похозяйничала – хватит. Что, хорошо было? Зарплату не платили месяцами, пенсии тоже. Сколько разрушили всего; слава богу, вовремя убрали Алкаша, иначе пиздец. Чекист пришёл, и сразу всё наладилось.

– Ну давайте будем молиться на него: “Ах, Вовочка, солнышко ты наше ненаглядное, спасибо, что спас нас! Пожалуйста, не бросай нас!” На колени все!– я с притворным благоговением сложил ладони в молитве и упал на колени, показывая, как надо.

– Нет, блин, давай уберём его, и что дальше? Кого поставим? Либералов твоих любимых? Чтобы снова всё разграбили?

– Во-первых, с чего ты взял, что я за либералов? Мне вообще плевать. Просто слушать тебя противно. Во-вторых…

– Ага, посмотрим, как тебе плевать, когда зарплату полгода не будут платить, да какой там полгода, ты через месяц закричишь, как хреново живётся.

Спорили мы долго, всего и не вспомнить, да и вспоминать противно – настолько подобные споры глупы и бессмысленны. Я ещё говорил что-то о необходимости всеобщего разоружения, но данная идея понимания совсем не встретила, ибо “ага, откажемся, и Америка сразу придёт или Китай”, ” войны были всегда и всегда будут”, “оружие – это деньги” и “ну, дубинками будем воевать, круто”. Я, конечно, и сам понимал, что человечеству ещё далеко до реализации этой мечты, но “реализм” моих собеседников разжигала во мне бессильную ярость.

– Если человек ничего не создаёт, он ничем не лучше обезьяны; если же при этом он ещё и разрушает, он хуже обезьяны – таких к стенке и в расход!– кипятился я, из последних сил пытаясь сдержать волну гнева, затопившую мой рассудок.

– И что ты создал? Несколько заумных стишков, которые на хрен никому не нужны?– с вызовом спросил Патриот.

– На стихах ничего не заработаешь,– веским тоном произнёс Аферист.

– А ты что думаешь?– я посмотрел на Дипломата.

– Да мне похуй ваще. Но так-то да, пока твои стихи никому не нужны. Не, я не говорю, что они плохие. Просто, если, ну как сказать… Пока у тебя нет читателей. Вот когда ты станешь известным, тогда другое дело.

И тут последовал последний, самый сокрушительный удар – от друга:

– Ты что, идиот? Сейчас таким говном, как у тебя, весь инет забит.

Что было дальше, помню плохо. Помню, что оделся и что-то им кричал. Кто-то пытался меня успокоить (кажется, Дипломат), но тщетно. Я хлопнул дверью и ушёл, твёрдо решив никогда сюда не возвращаться. По дороге домой – а идти пришлось пешком около пяти километров – я немного остыл, но по-прежнему был уверен в своей правоте. И на следующий день, когда ко мне вернулась способность трезво рассуждать, мнение моё не изменилось.

Избегать общения со всеми, кто презрительно отзывается о творчестве – это стало моим главным принципом. Что толку доказывать им, что творчество, даже если оно не становится широко известным,– это высший вид деятельности? Они признают только такое творчество, которое купается в деньгах и славе. Они отрицают ценность всего, что не освящено богатством и рукоплесканиями толпы. Но я никак не ожидал такого от “друга”. Мне всегда казалось, что мы понимаем друг друга – хотя бы немного. Судя по всему, я ошибался.

“Подумаешь! Ну не понравились ему твои стихи, ну и что? Мне они тоже не нравятся. Если бы ты верил в себя, чужое мнение не имело бы большого значения.”