Собеседник. Выпуск 6

Впрочем, в таком положении вещей усматривается и своя закономерность. Шесть десятилетий несколько поколений деятелей всех видов искусства и литературы до зеркального блеска, до безупречности шлифовали тему о «лобастых мальчиках невиданной революции» (нисколько не пытаюсь умалить их нравственной и духовной силы — говорю лишь об их художественной интерпретации). Тема эта сыграла да и продолжает играть заметную положительную роль в воспитании у советской молодежи мужества, стойкости, неиссякаемой любви к Родине, преданности идеалам коммунизма. Вместе с тем, постепенная «канонизация» образа комсомольца 20-х годов дала жизнь и весьма ощутимой инерции мышления (прежде всего художественного), создала своеобразный «классицизм» во взглядах на современный комсомол и его художественное отражение: мол, «золотой век» комсомола позади, шедевры о жизни организации уже созданы, остается одно — более или менее удачно подражать, стремясь приблизиться к идеалу, то есть, опять-таки, к «канонизированному» образу комсомольца 20-х годов.

И подражают, ссылаясь, правда, на безотказное — преемственность художественных традиций, хотя традиции по большей части понимают всего лишь как свод неких железных правил и приемов, которым надо (опять-таки, в духе классицизма) неукоснительно следовать.

Так, например, случилось в свое время с одной из первых повестей о Байкало-Амурской магистрали «Трудные километры» Б. Машука.

Читая это произведение, сразу вспоминаешь строительство узкоколейки в романе Н. Островского «Как закалялась сталь» и удивляешься: до чего все похоже (копия, правда, как тому и следует быть, значительно хуже оригинала)! Ну, а существеннейшая же разница прежде всего в истоках драматизма схожей и тут, и там ситуации. Если у Н. Островского конфликт рожден объективными условиями своего времени, то напряженность момента у Б. Машука, скорей, отражает просчеты в хозяйствовании, руководстве, в организации труда и никак не исходит из жесткой необходимости, которую задает время. К сожалению, автор «Трудных километров» этой разницы не замечает, а предпочитает действовать «по Островскому». В результате же большинство персонажей, не говоря о сюжетной ситуации, созданные по образу и подобию комсомольцев корчагинского поколения и пересаженные механически на новую почву, выглядят, откровенно, вторичными, скалькированными с классических образцов и никак не соответствуют ни времени, ни сегодняшней реальности.

Повесть молодого барнаульского литератора Э. Семенова «Южнее Колымской трассы» тоже рассказывает о БАМе. Написана она несколько позже, и в ней предпринимается попытка более глубокого осмысления проблем «стройки века». Правда, в сравнении с подлинными проблемами и масштабами магистрали, выглядят они, прямо скажем, мелковато, да и не отличаются особой новизной. Например, герои повести задаются такими, весьма далекими от реальной жизни, вопросами: что важнее — деньги или романтика, «построить БАМ или знать, что люди о тебе помнят»?

Любопытно, однако, другое. Если Б. Машук свою повесть с первых же страниц пишет в ключе, так сказать, штурмового, аврального героизма, пронизывая его напряжением всю повесть, то Э. Семенов свой рассказ о строителях трассы начинает как хронику из жизни бригады комсомольцев, приехавших строить один из поселков БАМа. И читатель был в праве ожидать продолжения этого углубленного обстоятельного разговора. Однако писатель вдруг теряет верно взятый курс, как корабль, у которого отказало рулевое управление, и, порыскав в растерянности, сворачивает на привычную тропу.

«Давно кончилась у бригады полоса везения с привычным: «Братцы, срочно! Нужно позарез уложиться в срок! Вся надежда только на вас!» Даже воспоминания от тех времен потускнели. Ходил несколько раз Платон (бригадир — А. Г.) к высокому начальству, интересовался, за что их наказывают — мешают работать так, как они настроили себя с первого дня. Получалось, что настоящий БАМ для них кончился».