Собирал человек слова…

— Проведать бы, нет ли где поблизости кузни… — задумчиво молвил возница, сворачивая с тракта на проселок.

А пока ковали лошадей, одна из попутчиц охотно объясняла:

— Вот и отправилась в Петербург сынка проведать…

Владимир настораживался: слово меняло цвет на глазах.

Хозяйка на постоялом дворе предложила радушно:

— Отведайте, матушка, наших щей.

Случившийся тут же странник-старичок закивал головой, принялся рассказывать:

— Поведаю вам, государи мои, историю жизни своей…

Повозился на скамье и, усевшись поудобнее, начал:

— Не изведав горя, не узнаешь радости…

С юга на север катится, поскрипывая, повозка. Верста за верстою разматывается дорога под неторопливыми колесами.

Теперь Карл взбирается на козлы, командует:

— Убрать паруса!..

Не слыша ответа, зовет:

— Владимир!

Но Владимир не хочет больше играть, притаился в темной глубине повозки, думает.

Ярко вспыхивают в памяти удивившие за день слова. Проведать…

Отведайте…

Поведаю…

Изведаю…

Повозка останавливается. Там, за холстом, кто-то спрашивает возницу:

— Куда путь держите?

Другой голос, басовитый, встревает:

— Не кудыкай, счастья не будет.

Возница сердится:

— Чем лясы-то точить, подсказали б, где тут на постой проситься, чтоб в поле под шапкой не ночевать.

Встречные в два голоса долго объясняют.

— Далече? — спрашивает возница.

— Верст пять.

Щелкают вожжи. Повозка резко подается вперед и опять катится, поскрипывая.

Басовитый весело кричит вслед:

— Добрый путь, да к нам больше не будь!

Возница поет.

Песня протяжная. Русская.

Задремывая, Владимир еще вслушивается в ее слова, малопонятные, но прекрасные.

Повозка покачивается.

Владимир засыпает, уткнувшись в теплое материнское плечо.

Бормочет.

Сны мальчика набиты словами.

Под колесами разматываются версты.

Печка нежит, а дорожка учит.

СТОЛИЦА

Петербург поразил ровным строем дворцов, прямизною просторных проспектов.

В столице жила сестра матери — Анна Христофоровна. У нее и остановились.

По чинным проспектам неприлично громыхать в многоместной провинциальной повозке — выезжали в тетушкиной карете.

Матери не по средствам дорогой Петербург — старалась сладить дело побыстрее.

В Морской корпус попасть было не просто, однако у Даля-отца, служившего в Николаеве по морскому ведомству, нашлись кое-какие влиятельные связи.

Для Владимира и Карла корпус начался полнолицым седым адмиралом в парадном мундире, увешанном крестами и звездами. Участник известных сражений и походов адмирал Петр Кондратьевич Карцов был директором Морского кадетского корпуса. Кроме того, состоял членом Государственного совета, Правительствующего сената и Адмиралтейств-коллегии. Оттого в корпусе бывал редко и просителей принимал на дому. С госпожой Даль был любезен, Владимира потрепал по плечу, Карла, младшего, погладил по голове, пробежал поданную бумагу и велел наутро же везти детей в корпус.

После адмирала еще куда-то ездили, делали визиты, что-то покупали.

Поздно вечером на диванчике у тетушки Анны Христофоровны в последний раз укладывался спать мальчик Владимир Даль. Завтрашний кадет.

Закрыл глаза. Перед глазами плыл Петербург. Не солнечный. Не цветной. Словно нарисованный карандашом и прикрытый прозрачной бумагой.

Не спалось. За стеной, за дверью звякала посуда, беседовали взрослые.

Взрослые в гостиной у Анны Христофоровны говорили совсем иначе, чем встречные на дороге. Говорили какими-то скучными, очищенными словами. Они звучали так ровно, точно были одинаковыми, точно там, в гостиной, все время произносили ровным голосом одни и те же слова. Услышанное на дороге словцо вставить в такую речь невозможно. Слова на дороге были солеными, сладкими, горькими, обжигающими и холодными, были цветастыми, угловатыми и круглыми, бесшумными и грохочущими.

Владимир Даль еще не знал из химии, что хорошо очищенная вода — дистиллированная — самая невкусная. Он еще не понимал, он только-только почувствовал, что простой народ говорит по-другому, чем обитатели гостиных. Почувствовал, что говорит простой народ лучше, вкуснее, краше.

…Едва рассвело, заторопились в корпус.

Вдоль прозрачных прямых проспектов стоял навытяжку одноцветный Петербург. Здания равнялись носок к носку, плечо к плечу, держали строй. Петербург был похож на военную службу.

Начинать военную службу всегда тяжело. Особенно когда тебе от роду только тринадцать лет. Владимир крепится, делает вид, что весел, тормошит, поддразнивает Карла. Тот совсем струсил, забился в уголок тетушкиной кареты, молчит. Владимир снисходителен к брату: Карл на два года младше.

Наверно, тихому лесному ручью страшно, когда, зажмурив глаза, он бросается в многоводную бурную реку.

Владимир жался спиной к нетопленной печке. Вдруг бухнули залпом двери классов, множество кадетов, одинаковых в своей одинаковой форме, с шумом промчались мимо. Некоторые останавливались, спрашивали имя, другие выкрикивали на ходу: «Новички! Новички!» Кто-то, пробегая, дернул за руку, кто-то толкнул в плечо. И неожиданно на галерее снова стало пусто и тихо.