— И кроме того, — продолжила Китти задорно, с оттенком самолюбования, которое свойственно лишь привыкшим к вниманию публики людям, — популярность как сад. Требует ухода, правда? Мне сейчас семьдесят семь — и у меня осталась только одна почка, и я больна раком. И лишь каким-то чудом мне удалось сохранить свое сокровище, — она приложила обе руки к своим грудям, — но удача не всегда будет со мной. Мне надо кое-что сделать, пока еще есть время — время заняться садом, где посеяны семена? Больше того, как говорит Макс, сделать так, чтобы сад ухаживал сам за собой?
Хани, сразу потерявшая нить этой метафоры, энергично кивнула. Она взяла с блюда, которое протянула ей Китти, итальянский бисквит и неловко откусила от него с краешка, словно не знала, что это такое.
— Хочу поблагодарить вас за… — начал Алекс, закрыл глаза и открыл их снова. — За автографы. Большое спасибо, что вы сочли воз…
Китти уакнула и приложила два пальца к его губам:
— Боже, какая
Она продолжала говорить, Китти. Алекса осыпали похвалами. Какой он талантливый и вообще умница. Что эти письма оглушили ее, едва не опрокинули. Все это было сказано ею. Он слушал, как во сне, музыку ее голоса и словно не слышал. Тринадцать лет верил, что ему внимают, хотя бы только Краузер, что читают его письма и рвут их на части. Когда-то слышал об истинных дзэн-художниках, которые пишут свои картины, не думая их кому-то показать, а потом сжигают, едва успев закончить. Но эту судьбу они выбирают для себя сами.
Китти встала, подошла к одному из своих приземистых шкафчиков, достала из кармана джинсов ключик и начала ковыряться им в замке. Передняя панель скользнула в сторону, сложившись, как деревянный веер, и открылся небольшой пюпитр с десятком узеньких ящичков по обеим сторонам. Она начала выдвигать их по очереди.
— Подождите — вы никогда не видели ни одного из моих писем? — пробормотал почти полностью потерявший голос Алекс. — Все это время?
— Никогда! Именно это я и говорю. Не такая уж я великая, чтобы игнорировать столько писем.
Алекс покрылся легким румянцем. Хани ободряюще сжала его ладонь.
— Никак не возьму в толк… — вставила Хани. — Он что, никогда вам их не показывал?
— То-то и оно. Именно так. Думаю, прятал их. Можете себе представить! — Китти шмыгнула носом, как обиженный ребенок.
— Но вы не спрашивали его? — не отступалась Хани. — Вы не спрашивали его
— Нет, не спрашивала. Он даже не знает, что я их нашла, — ненавижу всю эту театральщину. Не могу представить себе ничего более жестокого, чем открыть ему это, как по телевизору показывают или еще в ужастиках. Но, конечно, думала, почему он так делал… О, вот они!
Китти достала из ящичка небольшой сверток писем Алекса в розовых конвертах. Оперлась локтем о свой погасший камин:
— Они правда такие милые. Я прочитала почти все — это не заняло много времени, потому что они очень короткие. Могу представить, сколько денег ушло на почтовые расходы! Я взяла только несколько, поэтому он наверняка ничего не заметил. Вот это нравится мне больше всего: «Дорогая Китти, когда бы она ни обнимала детей, она всегда смотрит поверх их маленьких плеч на родителей и улыбается в знак того, что не испытывает к этим детям антипатии. С любовью, Алекс Ли Тандем». Это так замечательно! Именно так я и делаю, всегда!
Алекс постарался улыбнуться.