Собиратель костей

— Но ты не страдаешь от боли.

— А как ты определяешь понятие боли. Сакс? Может быть, отсутствие всяческих чувств и есть боль?

— Но ты можешь приносить огромную пользу. Ты только посмотри на себя: твои знания, твой опыт...

— Это уже так называемый социальный аргумент. Он весьма популярен. — Райм взглянул на погрустневшего врача, но тот молчал. Сейчас Линкольн увидел, что Бергер заинтересованно смотрит на бледный позвонок, лежащий на столе. Он взял его в закованные руки и медленно поглаживал. Райм вспомнил, что этот человек когда-то был ортопедом.

— А кто сказал, что я должен обязательно приносить какую-то пользу обществу? — продолжал он, снова обращаясь к Амелии. — Напрашивается вывод, не могу ли я, наоборот, вносить какой-то отрицательный вклад своими действиями? Ведь я могу и вредить обществу. Как себе самому, так и остальным.

— Ну что ж, такова жизнь.

Райм улыбнулся:

— Но я выбираю смерть, а не жизнь.

Сакс задумалась, пытаясь подобрать нужные слова:

— Это просто... В общем, смерть — это неестественно.

— Разве? Вот Фрейд бы с тобой не согласился. В конце концов, он отказался от принципа получения удовольствия, чувствуя, что должна существовать другая реальность, не имеющая эротического начала и в то же время являющаяся движущей силой. Она и предусматривает логическое завершение всего того, что мы сотворили в жизни. Наше саморазрушение является совершенным и естественным выходом. Все в этом мире умирает — так что может быть естественней смерти? Амелия нервно почесалась.

— Ну, допустим, — согласилась она. — Может быть, жизнь для тебя — это вызов, это миллион проблем, которые остальные люди просто не замечают. Но я почему-то подумала... все то, что я знаю о тебе, наводит на определенную мысль. Ведь ты как раз такой человек, который не отступает перед трудностями и готов им противостоять.

— Трудностями? Давай-ка я кое-что тебе расскажу. В течение целого года я был вынужден прибегать к помощи искусственного вентилятора легких. Ты видишь шрам, оставшийся от трахеотомии? Так вот, при помощи изнурительных дыхательных упражнений и моей чудовищной силы воли мне удалось преодолеть зависимость от этого механизма. В результате мои легкие остались такими же сильными, как у обычного здорового человека. Даже это можно считать подвигом. И на это я потратил восемь месяцев своей жизни. Ты понимаешь, о чем я сейчас говорю? Шесть месяцев для того, чтобы управлять элементарной животной функцией, находящейся на уровне рефлекса. Я уже не говорю о чем-то гениальном, как, например, роспись Сикстинской Капеллы или техника игры на скрипке. Я говорю, черт возьми, об элементарном дыхании.

— Но ты же можешь потом поправиться. В следующем году, может быть, ученые найдут выход и станут лечить такие заболевания.

— Нет. Ни в следующем году, ни через десять лет.

— Откуда тебе это известно? Исследования никогда не прекращаются...

— Ну, разумеется. Тебе, наверное, неведомо, что в этой области я уже и сам понемногу стал специалистом. Пересадка эмбриональной нервной ткани в поврежденные участки для стимулирования восстановления нейронов... — эти слова легко слетали с его красивых губ. — Эффект незначителен. Некоторые врачи предпочитают обрабатывать пораженные зоны всевозможными химическими препаратами, чтобы создать участок, благоприятный для регенерации клеток. Результат также невысок. У низших форм жизни, правда, наблюдается некоторый прогресс, но только не у высокоразвитых организмов. Если бы я был лягушкой, то уже снова мог бы ходить. Вернее, прыгать.

— Значит, все-таки кто-то работает над этой проблемой? — воодушевилась Сакс.

— Да, но ни один из ученых не ожидает прорыва в ближайшие двадцать или даже тридцать лет.

— Ну, если бы результат был ожидаем, — вставила Амелия, — то его бы и не называли «прорывом».

Райм засмеялся. Нет, эта женщина действительно неповторима.

Сакс смахнула с лица вуаль непослушных волос и напомнила Райму:

— Между прочим, твоя профессия касается юриспруденции, а самоубийство — противозаконно.

— А также грех, — отозвался Райм. — Кстати, индейцы из штата Дакота считают, что люди, которые убили сами себя, после смерти должны таскать за собой дерево, на котором повесились, в течение вечности. И что же, это поверье остановило волну самоубийств? Нет. Просто они стали выбирать самые маленькие деревья.

— Ну, тогда вот что. У меня остается только последний аргумент. — Она решительно взялась за цепочку наручников. — Я забираю его. Попробуй теперь что-нибудь сказать мне против.

— Линкольн! — взмолился Бергер, и в его глазах промелькнул страх. Сакс положила руку доктору на плечо и подтолкнула его к двери. — Не надо. Пожалуйста, я прошу вас, не делайте этого, — залепетал он.

Амелия уже открывала дверь, когда Райм внезапно остановил ее:

— Сакс, перед тем, как ты уйдешь, ответь мне на один вопрос. Она остановилась, ухватившись за дверную ручку.

— Только один вопрос. Она оглянулась.

— А тебе никогда не хотелось это сделать? Убить себя? Она отперла дверь с громким щелчком.

— Отвечай!

Сакс стояла к Райму спиной. Не поворачиваясь, она четко произнесла:

— Нет. Никогда.