Собиратель рая

– Ты посмотри, какие девочки! – демонстрировал он Карандашу свое достояние, переворачивая заметно дрожавшими пальцами с давно не стриженными ногтями выцветшие страницы, с которых то испуганно, то похотливо глядели задастые немки и итальянки. – Класс, а?! Первый сорт! Где ты еще таких увидишь?

Карандаш согласно кивал, думая про себя, что если эти девушки сейчас еще живы, то они уже бабушки и, должно быть, нянчат внуков, а в пустые длинные выходные сидят на таких же рынках у себя в Италии или Германии, продавая свои вышедшие из моды платья, и то и дело засыпают, уронив на грудь подбородки, разинув полубеззубые рты, как старухи за соседними с Дим Димычем прилавками. Впрочем, там у них, наверное, набирается к старости достаточно денег, чтобы вставить себе приличные зубы.

Однажды Лера привела на рынок своего американского жениха. Колину еще не исполнилось тридцати, но он был уже успешно практикующим врачом. Высокий, худой, одетый в легкую кожаную куртку, точно демонстрировал этим презрение к сказкам о страшной русской зиме, он смотрел вокруг профессионально проницательным взглядом, кажется, с ходу определяющим каждому его диагноз: у этого артрит, у того подагра, у каждого четвертого алкоголизм, а кое у кого и шизофрения. Продавцы за прилавками в дубленках и шубах коченели от неподвижности, топтались и приплясывали на месте, то и дело согревались чаем из термосов или чем покрепче, а Колин не проявлял никаких признаков замерзания, только пунцовый американский румянец играл у него на щеках под ледяным русским солнцем. Время от времени он порывался что-нибудь купить: икону в окладе, буденовку или шлем танкиста, но Лера быстро пресекала эти его попытки.

– Don’t make a fool of yourself! Such things are only for stupid foreigners. All of them are fake.

– It’s not really important. I like it![2]

Но Лера была непреклонна. He позволяя Колину тратить деньги на чепуху, она увлекала его к прилавкам с платьями, шляпами и прочим, что было ей более интересно. Она испытывала за него ответственность и была уверена, что все вокруг только и ждут случая его облапошить.

– Он такой наивный, – говорила она Королю. – Как дитя малое.

А Карандашу признавалась со вздохом:

– Я уже так от него устала!

Стоило ей зазеваться, как Колина взял в оборот Дим Димыч. Когда тот остановился у его прилавка, разглядывая корешки книг (он учил русский и с каждым прилетом говорил на нем всё лучше), Дим Димыч поспешил представить его другим покупателям, топчущимся вокруг:

– А это мой друг американец. Правильно я говорю, американец, да?

Колин закивал утвердительно.

– Вот, значит, правильно. Он, как только из своей Америки прилетает, – сразу ко мне. Потому что знает: у меня без обмана. Я ему книги достаю, и альбомы, и ювелирку – всё, что попросит. Правильно я говорю?

Колин, уловив, что от него требуется, с готовностью закивал снова.

– Видели? Все видели? Американец подтвердил: у меня всё честно, всё надежно. Американец, он знает, у кого покупать! У кого попало он брать не станет.

Тут подоспела Лера и вытащила жениха из собравшейся небольшой толпы. Колин уходил неохотно, ему нравилось быть в центре внимания этих странных людей. Любитель курьезов, он смотрел на них как на сборище причудливых фриков, старался ничему не удивляться и на всё, что они ему говорили, отвечал, почти ничего не понимая, самой широкой и открытой американской улыбкой. Наверное, решил Карандаш, он и на Леру смотрит как на красивый длинноногий курьез, которым можно будет похвастаться перед друзьями.

Когда начало смеркаться, еще светлое небо отделилось от быстро темнеющей земли, поднялось выше, пустое и далекое, толпа покупателей поредела, а от ларька, где продавался кофе, раздались тягучие звуки аккордеона. Полный аккордеонист взгромоздился на высокий стул за одним из замызганных столиков и принялся растягивать свой инструмент, раскачиваясь в такт коренастым телом и то ли от ветра, то ли от пьянства бурым лицом. Слушатели недолго стояли неподвижно. Они давно пританцовывали от холода за своими прилавками и теперь, едва зазвучала музыка, сгрудились вокруг аккордеониста и пустились в пляс. Каждый танцевал, как хотел и умел, кто рок-н-ролл, кто плясовую, Михалыч яростно отбивал освоенную на зоне чечетку, тетки взвизгивали, а один полупарализованный замшелый дед просто трясся на месте, заходясь от счастья, с блаженной беззубой улыбкой на сморщенном лице. Аккордеонист лихо переходил от одной мелодии к другой, особенно душевно у него получилось “Ym an Englishman in New York” и “Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам”. Он заиграл ламбаду, и тут же нашлись умельцы и умелицы ее танцевать, хотя некоторые отворачивались: уж очень неприличный танец, другие посмеивались, третьи подбадривали танцоров: “Давай! Так ее! Жарь!”