Собиратель рая

Где он? Куда его занесло? Что за длинный ряд гаражей, незнакомый темный магазин, наглухо закрытый ларек? Кирилл оглядывался вокруг и ничего не узнавал. Не мог же он уйти так далеко, чтобы оказаться в совсем незнакомом районе?! Он помнил, как шел по улице, указанной висевшей на кусте варежкой, потом по бульвару, потом тащил с Валерой его пьяного друга, сидел в подъезде, пил водку, возвращался обратно мимо пустыря, понял, что идет не туда, и повернул назад, потом, кажется, свернул еще раз… Или это метель делает знакомые места незнакомыми, засыпая все одинаковым слоем снега, так что ни один двор не отличается от другого, все улицы и переулки становятся на одно лицо – белое, рыхлое, расплывающееся… Хоть бы одна табличка с названием улицы, так нет же, когда надо, ни за что не найдешь! И, куда ни повернись, отовсюду снег летит в глаза. Но он уже не колол их, а касался щекочущими прикосновениями, от них хотелось морщиться и улыбаться. Снег был мягким, и в покрывающей асфальт и камень, сглаживающей все острые углы белизне Кирилл ощутил прохладную нежность, в которую так и тянуло погрузиться, дать себе наконец волю, перестать принуждать себя двигаться, устроиться где-нибудь поудобнее, отдохнуть – хоть в ближайшем сугробе. Вот так и замерзают спьяну насмерть, понял он, и тут же эхом отозвалась мысль о матери: если даже он ухитрился заблудиться, то у нее в такую метель и подавно нет шансов найти дорогу домой. А дальше нетрезвые мысли заплясали сами по себе, выйдя из-под контроля: она исчезнет, пропадет с концами, снег заметет все следы, и не будет больше этой муки бесконечного распада, повторяющихся вопросов, слез, жалоб, бессмысленных споров, бесполезных упражнений, напрасных хождений по врачам – всей этой изо дня в день длящейся рядом смерти. Кирилл мысленно увидел мать сидящей в одном из бесчисленных полутемных дворов и, как в прошлый раз, неспособной оторвать взгляд от наискось пересекающей конус фонарного света снежной лавины. Ее уже почти замело, она не ощущает своего тела, голова в высокой шляпе клонится всё ниже, мать замерзает, не понимая, что происходит. От достоверности этой картины его пробрало таким холодом, точно замерзал он, а не она. И это всё его вина, его и больше ничья: свернул не туда, глупо напился, потерялся сам и потерял ее. Кирилл не сомневался, что сам-то он вот-вот выйдет к знакомым местам, нужно только хоть немного протрезветь, но эта пьяная потерянность давала почувствовать то, что должна была испытывать мать, если она хотя бы пыталась вернуться домой и блуждала среди темных громад незнакомых домов в пугающе непривычном мире, где каждый шаг оступался в неизвестность. Как часто бывало с ним бессонными ночами, чувство вины, а теперь еще и страх за мать обострили связь между ними, и Кирилл переживал ее панику и испуг, то есть ощущал их вдвойне: как свои собственные и как преувеличенные, взвинченные ее. А так как непонятно было, где Марина Львовна и что с ней происходит, связывавшая их невидимая пуповина соединяла его напрямую с этой ночью, поглотившей мать, с ее темнотой, холодом, ветром, с искрящейся нежностью снега, скрывающей смерть. Всё это пронизывало насквозь, и никакой не было защиты, никакой границы между ним и снежными потоками, текущими сверху, вокруг и повсюду, куда ни глянь. Снег делал видимым ветер, закручивающийся во дворах воронками, свивающийся жгутами, надувающий снежные паруса от земли до небес.

Кирилл шел, часто оступаясь, удерживая руками расползающиеся полы своего порванного дафлкота. Было ощущение, что метель вертит им как хочет, и усталое пьяное наслаждение в том, чтобы брести, не зная куда, от фонаря к фонарю, в надежде на случай, который сам выведет его к Марине Львовне или хотя бы на знакомую улицу. Но потом новый прилив тревоги за мать заставлял его сворачивать в один дремучий двор, в другой, третий, наугад менять направление, искать улицы, где бы чаще встречались прохожие. Есть же люди, отчаянно думал Кирилл, они не могут не подойти, увидев пожилую женщину, сидящую под снегом, не расспросить и, поняв, в чем дело, не помочь выйти к дому. Только где они, эти люди?! Метель разогнала всех по домам, пустынные переулки под мутными желтыми фонарями уводили в такую безнадежную глушь, словно терялись в иных, далеких временах, в каких-нибудь непроглядных пятидесятых, как если бы Кирилл заблудился не в пространстве, а во времени.

Похоже, пора идти в отделение, просить помощи, одному ему на этот раз мать не найти, он только зря теряет время. Но единственное известное ему отделение находилось неподалеку от дома, а где его дом, Кирилл понятия не имел. Это ж надо было так забрести! И спросить не у кого: иногда в боковом переулке маячил прохожий, Кирилл сворачивал к нему, ускорял шаг, но прохожий всякий раз исчезал в подъезде раньше, чем удавалось его настичь. Будто специально над ним издеваются!