Собиратель ракушек

После занятий ее подозвал преподаватель. Склонившись над отпечатанными снимками, он указал, что она зацепила видоискателем телефонный провод и недодержала экспозицию. В целом, конечно, неплохо, для первого раза очень даже неплохо. Хотя огрехи налицо. Камера пропускает свет – видишь, как размыт край? А здесь дерево выглядит плоским; нет фона, нет центровки. Он снял очки, откинулся на спинку стула и пустился в рассуждения. Как передать трехмерность средствами двухмерного изображения, как поместить мир в плоское пространство. С этими проблемами сталкивается каждый художник, Найма.

Найма отступила назад, чтобы еще раз изучить свою работу. Художник? – мысленно переспросила она. При чем тут художник?

Каждый день Найма ходила фотографировать облака: сплошные, перисто-кучевые, а еще пересекающиеся следы самолетов, воздушный шарик над железнодорожными рельсами. Она запечатлела и пики небоскребов, уходящие в облачность, и два пышных кучевых облака, плывущих в луже. И лазурный ромб неба, отраженный в глазу мертвой собаки, только что сбитой автобусом. Мир теперь виделся ей сквозь призму источников света: окон, лампочек, солнца, звезд. Уорд оставлял ей деньги на продукты, а она тратила их на пленку; она заходила в незнакомые районы, могла присесть на корточки в чужом палисаднике и целый час ждать, когда разойдется толща облаков, чтобы убедиться, достаточно ли будет освещена нить паутины, натянутая между двумя травинками.

И вновь начались звонки: мы видели, Уорд, как твоя жена сидела возле дохлой собаки и щелкала фотоаппаратом. Она сфотографировала наши мусорные баки. Она битый час стояла на капоте твоей машины, Уорд, и таращилась в небо.

Он пробовал с ней поговорить. Ну, Найма, заходил он издалека, что нового в колледже? Или: ты на прогулке не зазевалась? Он продвигался по служебной лестнице, все больше времени проводил у телефона, выбивал дополнительное финансирование для музея и обхаживал спонсоров. К тому времени его и Найму уже разделяла пропасть шириной в много миль – их пути разошлись. Изредка она показывала Уорду свои кадры; он кивал. Здорово у тебя получается, говорил он и легонько похлопывал ее по спине. Вот это мне нравится – и поднимал со стола снимок, который она и в грош не ставила: радужное свечение в перистом облаке, плывущем на фоне луны. Найма не спорила; у нее в душе разгорался огонь. Теперь ничто не могло ее остановить. Пусть Уорд и его соседи опускают глаза в землю – она, Найма, будет поднимать глаза к небу. Пусть только ей одной видны эти оранжевые, пурпурные, голубые и белые скитальцы, эти пышные золоченые оборотни, пробегающие над головой. Когда по утрам она выходила за дверь, жесткая и темная сердцевина ее существа озарялась светом.

Начальный курс фотографии закончился. Найма получила высший балл. А осенью записалась на два следующих курса: «Современное фотоискусство» и «Техника обработки фотоматериалов». Один из преподавателей, не скупившийся на похвалы, предложил ей перейти на индивидуальную программу и сказал: думаю, мы должны предоставить вам возможность избрать собственный путь. А у нее уже был собственный путь: она воочию видела его перед собой. Кнопка спуска щелкала без остановки. Фотография сбитой собаки принесла Найме студенческую премию, в коридорах к ней подходили совершенно незнакомые люди и желали дальнейших успехов. В январе позвонил владелец какого-то кафе и предложил ей сто долларов за использование самой первой ее фотографии – дубовых ветвей, пронизанных светом. В конце весны ряд ее работ отобрали для коллективной выставки в небольшой галерее. Это же какое нужно терпение, вполголоса проговорила на открытии одна посетительница. Ее фотографии напоминают, что мгновение быстротечно, что небо всегда разное. К этой женщине присоединилась другая и объявила, что работу Наймы отличает идеальная воздушность, проникновенное выражение неосязаемого.

Не дожидаясь окончания вернисажа, Найма прошла мимо одетого во фрак официанта, который обносил гостей рулетиками, и решительно ступила в умирающий свет дня, чтобы сделать пару фотографий: клин заката, увиденный сквозь опору моста, зыбкая розетка света от скрывшейся за небоскребом Луны.

Как-то поздним вечером – дело было в апреле девяносто второго – на нее нахлынуло забытое чувство: восторг от близкого к завершению бега по тропе. Стоя на мраморных ступенях Музея естественной истории, она разглядывала небо. Во второй половине дня прошел дождь, и теперь звезды посылали на землю свое чистое сияние. Свет далеких галактик тронул ее шею и плечи, ускорил бег крови – небо стало совсем неглубоким: протяни руку – и дотронешься до его прохладной сердцевины, и приведешь в движение множество солнц, дрожащих капельками ртути. И глубокое, и мелкое – небо могло быть таким разным.